Книга Принцип мести - Сергей Зверев

Завершить свою мысль мне не удалось: в голове затуманилось. Да и что я собирался сообщить? Наверное, хотел сказать своему другу, что в вину Бога его обвинители могут вменить не только существование зла и вытекающий отсюда вопрос об ответственности за мироздание, но и затемненность, противоречивость наших знаний и представлений о Боге, ту невнятность, с какой он являет себя миру; он не взял на себя труд прояснить свою сущность окончательно и на протяжении всей истории христианства позволял гадать и домысливать о себе; он допустил такое положение вещей, при котором Бог нуждается в адвокатах. Даже самые светлые умы человечества не могут сойтись во мнении о Боге. До сих пор не понятно, что есть слово Божие, а что человеческое привнесение. В языке самих евангелий наиболее продвинутые религиозные мыслители видели человеческую ограниченность, преломление божественного света в человеческой тьме, жестоковыйность человека. Поэтому спор о Боге в рамках Священного Писания может длиться бесконечно долго, и ни одна из сторон до скончания века не установит истину.

Наверное, именно это я и хотел сказать Игнатию, но сказал нечто совершенно другое, а именно то, что присутствовало во мне на протяжении всего нашего нескончаемого разговора как ощущение, неотвязная мысль, лейтмотив.

– Ты веришь во второе пришествие?

Вопрос прозвучал почти по-чапаевски: ты за какой Интернационал?

– Я верую во Христа, – сказал Игнатий и одним ударом забил огурец в горлышко графина.

– Он, конечно, придет. Но его не заметят. Это будет призрак, тень Христа. Мы слишком сильно изменились, чтобы его увидеть.

Я действительно так думал. Кто-то из великих или, быть может, простых смертных сказал: слепота – это самое точное, что когда-либо было сказано о человеке.

Моя попытка извлечь огурец из узкой горловины не увенчалась успехом. В конце концов, чей графин? Игнатия. Вот он пусть и мучается.

– Однако мне пора, – засобирался он. – Стресс снят, водки больше нет, злоупотреблять нечем.

– Я могу сбегать за бутылкой.

– Не надо делать того, сын мой, о чем впоследствии можешь пожалеть.

Я со всей осторожностью встаю.

– Постой, в коридоре лампочка перегорела.

Я бросился к двери, чтобы своими ватными ногами проторить Игнатию путь во мгле. Вдруг на него свалится подвешенный на гвоздь велосипед? Или ведро, в котором братия носит колодезную воду?

– От шума падения твоего не содрогнутся ли острова?

Игнатий мягко, но уверенно отстранил меня от двери и шагнул в темноту первым. Возле лестницы он остановился и, повернувшись ко мне, сказал:

– Спасибо за беседу. Но я не за этим приходил.

Я не видел его лица, но хорошо представлял его себе в этот момент: суровое и спокойное, словно выточенное из гранита лицо праведника, не судьи.

– Я хотел рассказать тебе о том, что произошло сегодня в божьем храме.

– Ты рассказал мне.

– Я понял это еще там, в ризнице, куда спрятался, как только началась стрельба.

– Не понимаю. Ты упустил какую-то важную для следствия деталь?

– Да, я упустил важную для следствия деталь.

Игнатий сделал паузу.

– Стреляли в меня. И ни в кого больше.

* * *

Пробуждение в пятницу, выпадающую на тринадцатое число, спустя два дня после официально объявленного конца света, было ужасно. Я влил в себя по меньшей мере пол-литра огуречного рассола, затем, томимый жаждой, выковырял из горлышка графина последний огурец и в самом сумрачном расположении духа съел его. Все было плохо: в мире сохранялась нестабильность, в стране, заждавшейся экономического чуда и света в конце тоннеля, ничего не происходило, в личной жизни наблюдалась полная дисгармония, больше напоминающая катастрофу, – ни семьи, ни квартиры, ни денег, ни друга, которого украли неизвестные злоумышленники. Оставалось лишь утешать себя мыслью, что все остальное я украл у себя сам. В такие моменты психологи советуют идти навстречу своим проблемам, не прятаться от них, иначе человек рискует впасть в затяжную депрессию и проникнуться суицидальными настроениями.

И я пошел навстречу своим проблемам.

Одной из них, хотя и не самой главной, была Светлана – священная корова, которую я охранял. Надо было немедленно явиться пред ее ясные очи, иначе мне грозили неизбежные штрафные санкции и очередное ужесточение и без того кабальных условий труда – уплотнение графика дежурств, ночные бдения и окончательный отход от норм трезвого образа жизни.

Я заехал в автосервис, сел за руль отремонтированного «Крайслера» и отогнал его к дому Светланы. Затем известил ее о своем прибытии звонком с вахты. Она ответила мне сонным недоразбуженным голосом, выражая тем самым недовольство, во-первых, столь ранней побудкой и, во-вторых, моим опозданием на службу. Поскольку ее упреки основывались на взаимоисключающих требованиях, я не стал оправдываться: в моей дурище говорила ее неистребимая тяга к самодурству.

– Ваш мустанг греется на солнышке. Выгляните в окно – он как с иголочки, – сказал я.

Она отдернула гардину.

– А это что за кабальеро крутится возле моего мустанга? – ворчливо проговорила Светлана и, уловив непроизвольное движение моих глаз, запахнула полы своего халата. – Жиголо мне только не хватало.

Ее слова с равным успехом могли относиться как к незнакомцу, осматривавшему «Крайслер», так и ко мне. Но я не принял их на свой счет. Между тем личность «кабальеро» не могла меня не заинтересовать: интуиция подсказывала мне, что появился он неспроста.

– Выясни, кто такой, и чтоб духу его здесь больше не было, – распорядилась Светлана и добавила:

– А я пока приму ароматическую ванну.

«Спасибо за эту подробность», – мысленно поблагодарил ее я и вздохнул с некоторым облегчением – очевидно, сегодня в роли поролоновой губки мне выступать не придется.

– Не беспокойтесь, все будет сделано, – ответил я с готовностью, чувствуя, что исподволь начинаю заискивать перед ней. Еще немного – и меня с полным правом можно будет признать самым вышколенным телохранителем. Вот к чему приводит изощренный секс-шантаж.

Я вышел во двор и направился к «Крайслеру». Не знаю почему, но по мере приближения к автомобилю во мне нарастала неясная тревога, превратившаяся в настоящий набат, как только я увидел в проеме арки до боли знакомый кремовый «жигуленок». Во мне проснулся настоящий страх. Что-то было не так. Повсюду незримо присутствовала какая-то скрытая угроза, но в чем она заключалась, я пока не мог себе объяснить.

Вокруг было пустынно и тихо, лишь где-то наверху, в чердачном окошке, хлопнула рама. Наверное, ветер. Почему-то пахло сигаретным дымом. Машина со съемными номерами. Оконная рама. Дым. Крайне неприятно чувствовать себя жалким беспомощным червяком, которого вот-вот наживят на рыболовный крючок. Это ощущение ни с чем невозможно перепутать, и посещает оно, по-видимому, всех, даже самых отчаянных сорвиголов.