Книга Иван - Владимир Осипович Богомолов

я, может, раньше его расслышал и, сдвинув на автомате шишечку предохранителя, весь оцепенел с гранатой, зажатой в руке.

Шаги приближались. Теперь можно было различить, как грязь хлюпала под ногами нескольких человек. Во рту у меня пересохло, сердце колотилось как бешеное.

– Verfluchtes Wetter! Hohl es der Teufel…[4]

– Halte,s Maul, Otto!.. Links halten!..[5]

Они прошли совсем рядом, так что брызги холодной грязи попали мне на лицо. Спустя мгновения при вспышке ракеты мы в реденькой пелене дождя разглядели их, рослых (может, мне так показалось потому, что я смотрел на них снизу), в касках с подшлемниками и в точно таких же, как на нас с Холиным, сапогах с широкими голенищами. Трое были в плащ-палатках, четвертый – в блестевшем от дождя длинном плаще, стянутом в поясе ремнем с кобурой. Автоматы висели у них на груди.

Их было четверо – дозор охранения полка СС, боевой дозор германской армии, мимо которого только что проскользнул Иван Буслов, двенадцатилетний мальчишка из Гомеля, значившийся в наших разведдокументах под фамилией Бондарев.

Когда при дрожащем свете ракеты мы их увидели, они, остановившись, собирались спуститься к воде шагах в десяти от нас. Было слышно, как в темноте они попрыгали на песок и направились в сторону кустов, где была спрятана наша лодка.

Мне было труднее, чем Холину. Я не был разведчиком, воевал же с первых месяцев войны, и при виде врагов, живых и с оружием, мною вмиг овладело привычное, много раз испытанное возбуждение бойца в момент схватки. Я ощутил желание – вернее, жажду, потребность, необходимость – немедля убить их! Я завалю их как миленьких, одной очередью! «Убить их!» – я, верно, ни о чем больше не думал, вскинув и доворачивая автомат. Но за меня думал Холин. Почувствовав мое движение, он словно тисками сжал мне предплечье, – опомнившись, я опустил автомат.

– Они заметят лодку! – растирая предплечье, прошептал я, как только шаги удалились.

Холин молчал.

– Надо что-то делать, – после короткой паузы снова зашептал я встревоженно. – Если они обнаружат лодку…

– «Если»!.. – в бешенстве выдохнул мне в лицо Холин. Я почувствовал, что он способен меня задушить. – А если застукают мальчишку?! Ты что же, думаешь оставить его одного?.. Ты что, шкура, сволочь или просто дурак?..

– Дурак, – подумав, прошептал я.

– Наверно, ты неврастеник, – произнес Холин раздумчиво. – Кончится война – придется лечиться…

Я напряженно прислушивался, каждое мгновение ожидая услышать возгласы немцев, обнаруживших нашу лодку. Левее отрывисто простучал пулемет, за ним – другой, прямо над нами, и снова в тишине слышался мерный шум дождя. Ракеты взлетали то там, то там по всей линии берега, вспыхивая, искрились, шипели и гасли, не успев долететь до земли.

Тошнотный трупный запах отчего-то усилился. Я отплевывался и старался дышать через рот, но это мало помогало.

Мне мучительно хотелось закурить. Еще никогда в жизни мне так не хотелось курить. Но единственно, что я мог, – вытащить папиросу и нюхать ее, разминая пальцами.

Мы вскоре вымокли и дрожали от холода, а дождь все не унимался.

– В овраге глина, будь она проклята! – вдруг зашептал Холин. – Сейчас бы хороший ливень, чтоб смыл все…

Мыслями он все время был с мальчиком, и глинистый овраг, где следы хорошо сохранятся, беспокоил его. Я понимал, сколь основательно его беспокойство: если немцы обнаружат свежие, необычно маленькие следы, идущие от берега через передовую, за Иваном наверняка будет снаряжена погоня. Быть может, с собаками. Где-где, а в полках СС достаточно собак, выученных для охоты на людей.

Я уже жевал папиросу. Приятного в этом было мало, но я жевал. Холин, верно услышав, поинтересовался:

– Ты что это?

– Курить хочу – умираю!.. – вздохнул я.

– А к мамке не хочется? – спросил Холин язвительно. – Мне вот лично к мамке хочется! Неплохо бы, а?

Мы выжидали еще минут двадцать, мокрые, дрожа от холода и вслушиваясь. Рубашка ледяным компрессом облегала спину. Дождь постепенно сменился снегом – мягкие, мокрые хлопья падали, белой пеленой покрывая песок, и неохотно таяли.

– Ну, кажется, прошел… – наконец облегченно вздохнул Холин и приподнялся.

Пригибаясь и держась близ самого уступа, мы двинулись к лодке, то и дело останавливаясь, замирали и прислушивались. Я был почти уверен, что немцы обнаружили лодку и устроили в кустах засаду. Но сказать об этом Холину не решался: я боялся, что он осмеет меня.

Мы крались во тьме вдоль берега, пока не наткнулись на трупы наших разведчиков. Мы сделали от них не более пяти шагов, как Холин остановился и, притянув меня к себе за рукав, зашептал мне в ухо:

– Останешься здесь. А я пойду за лодкой. Чтоб случ-чего не всыпаться обоим. Подплыву – окликнешь меня по-немецки. Тихо-тихо!.. Если же я нарвусь, будет шум – плыви на тот берег. И если через час не вернусь – тоже плыви. Ты ведь можешь пять раз сплавать туда и обратно? – сказал он насмешливо.

– Могу, – подтвердил я дрожащим голосом. – А если тебя ранят?

– Не твоя забота. Поменьше рассуждай.

– К лодке подойти лучше не берегом, а подплыть со стороны реки, – заметил я не совсем уверенно. – Я смогу, давай…

– Я, может, так и сделаю… А ты случ-чего не вздумай рыпаться! Если с тобой что случится, нас взгреют по первое число. Вник?

– Да. А если…

– Без всяких «если»!.. Хороший ты парень, Гальцев, – вдруг прошептал Холин, – но неврастеник. А это в нашем деле самая страшная вещь…

Он ушел в темноту, а я остался ждать. Не знаю, сколько длилось это мучительное ожидание: я так замерз и так волновался, что даже не сообразил взглянуть на часы. Стараясь не произвести и малейшего шума, я усиленно двигал руками и приседал, чтоб хоть немного согреться. Время от времени я замирал и прислушивался.

Наконец, уловив еле различимый плеск воды, я приложил ладони рупором ко рту и зашептал:

– Хальт… Хальт…

– Тихо, черт! Иди сюда…

Осторожно ступая, я сделал несколько шагов, и холодная вода залилась в сапоги, ледяными объятиями охватив мои ноги.

– Как там у оврага, тихо? – прежде всего поинтересовался Холин.

– Тихо.

– Вот видишь, а ты боялась! – прошептал он, довольный. – Садись с кормы, – взяв у меня автомат, скомандовал он и, как только я влез в лодку, принялся грести, забирая против течения.

Усевшись на корме, я стянул сапоги и вылил из них воду.

Снег валил мохнатыми хлопьями и таял, чуть коснувшись реки. С левого берега снова дали трассу. Она прошла прямо над нами; надо было поворачивать, а Холин продолжал гнать лодку вверх по течению.

– Ты куда? – спросил я, не понимая.

Не отвечая, он энергично работал веслами.

– Куда мы плывем?

– На вот, погрейся! – оставив весла, он сунул мне в руки маленькую плоскую фляжечку.

Закоченевшими пальцами, с трудом свинтив колпачок, я глотнул – водка приятным жаром обожгла мне горло, внутри сделалось тепло, но дрожь по-прежнему била меня.

– Пей до дна! – прошептал