Книга Chanel No.5. История создателя легенды - Натали Бо

вдыхаю ее аромат, чтобы впитать его и вновь пережить, благодаря этому, какое-те весеннее ощущение, из той давней поры, когда моя Ида только стала моей женой. Она все понимает и ничего не говорит, позволяет себе следовать за мной и моим настроением без колебаний, она рядом, когда мне это так нужно, но когда я жажду одиночества, она оставляет меня. Милая моя Ида…

Работа движется, но дело это очень непростое, газовая интоксикация должна быть по-настоящему эффективной… Запуск первого производства газов в России, к сожалению, проходит в плачевных условиях. При изготовлении хлорпикрина, раздражителя, слезоточивого и ядовитого газа, я сам получаю сильное отравление.

Однако, попав на два месяца в больницу, я не падаю духом. Мне кажется, что весь этот мир войны, ее цвет, точнее, коричневато-серое отсутствие цвета, наконец, настигает меня и овладевает мной. На самом деле я питал иллюзию, что я обрету семейную жизнь, город, в стране, где идет война, но с его радостями и его огнями. Тем не менее, лежа на своей кровати, с закрытыми глазами и в окружении тошнотворных запахов, среди раненых, возвращающихся с русского фронта, я, наконец, дома, наедине с самим собой, все еще на войне. Поэтому мне кажется логичным, вопреки всем ожиданиям моей семьи, которая хотела бы оставить меня дома, отказаться от демобилизации. И я прошу чтобы мне разрешили как можно скорее присоединиться к моему полку. Вот так в августе 1916 года я возвращаюсь во Францию.

Глава 5

Почему?

Ида

Август 1916

Эрнест уехал. Ида берет Вову на руки и долго обнимает. Она не плачет. Она правда не знает, что она чувствует. Это совсем не похоже на первый отъезд Эрнеста в августе 1914 года.

В тот день Ида пришла домой как лунатик, охваченная нежной и неожиданной страстью к мужу. Эта страсть раскрыла то, что она носила в себе, что было диким и нежным, свободным и радостным. Одна только мысль об этом вызывала мурашки на коже. Почему такая гармония заставила ждать так долго прежде, чем раскрыться? Расставшись со своим эгоизмом, они тем не менее сумели обрести друг друга, полностью открыться друг другу, ко всеобщему удивлению. Теперь обо всем можно было забыть: расстояние между ними, резкость жестов и то тяжелое молчание, которое она выносила из любви к Эдуарду, и слепая вера в возможность перемен – все это осталось в прошлом и перестало иметь значение. Произошло нечто, что оказалось значительно лучше любых перемен: случилась настоящая встреча, которая стерла все, что было до нее. Ида чувствовала себя невероятно насыщенной, как будто эти последние часы с Нестей запечатлели в ее теле и душе эмоции, любовь, нежность в безграничном объеме, как будто они доверили ей сокровище, которое она могла уверенно хранить в себе и из которого она могла черпать каждый день по чуть-чуть вплоть до его возвращения.

Но два года спустя мужчина, которого она заново открыла для себя, стал для нее камнем. Он двигался, говорил и действовал исходя из собственных импульсов, и не оставлял места для обсуждения. Ида чувствовала это и была постоянно начеку, пытаясь понять, что стало причиной такой перемены. Словно его лучезарная сила, то его живительное кипение, которое раньше бурлило в нем, теперь не находило выхода, оно пузырилось где-то внутри его существа, как сок дерева зимой, когда листьев нет, и этот сок лишь обеспечивает его внутреннюю жизнь. Если бы она знала, что в глубине сердца Эрнеста она все еще занимала жизненно важное место. Однако место это казалось настолько глубоко захороненным, что Ида иногда сомневалась в нем, особенно во время внезапного жеста или отдаленного взгляда, которые жестоко ранили ее сердце.

Эрнест меньше выходил из дома, чтобы оставаться с сыном, присматривать за ним, чего он никогда не делал до своего отъезда на войну. Он мало говорил, много читал, плохо спал, сон его был беспокойный, перебиваемый кошмарами. О своей работе он никогда не упоминал, но она догадывалась, что разработка этих газов, хотя и срочная и необходимая для России, дается ему непросто. Многие рабочие ушли на фронт, оставшиеся были не самыми умелыми, материалы, необходимые для производства, доставлялись с задержками, технические средства для производства газов оказались ненадежными…

Когда Ида пыталась расспросить мужа о месяцах войны во Франции, он отмахивался и уходил от этой темы. Поэтому она вынуждена была смириться с тем, что эта территория его жизни останется для нее недоступной. Либо она не смогла бы понять его рассказов, не пережив этого, либо ей не надлежало ничего об этом знать, потому что это знание было бы слишком болезненным. А может быть, Эрнест просто не мог об этом говорить?

Ида ждала его в своих молитвах, в своей любви. Найдя убежище в благоразумном, верном, любящем присутствии, она уважала его молчание, которое свидетельствовало, как она чувствовала, о стольких пережитых и накопленных страданиях и жестокости, о разочарованиях, о которых просто невозможно было рассказать. Она цеплялась за этот маленький огонек, мерцавший глубоко внутри любимого, далекий отблеск в буре эмоций и мыслей, которые яростно сталкивались друг с другом и безжалостно сотрясали его.

Но дни шли, и на глаза Иды опустилась серая пелена. Она переживала за Нестю. Ей хотелось добиться взаимопонимания. Единственным счастьем для Эрнеста было видеть, как его сын учится изъясняться по-французски, радостно поднося отцу эти первые слова, как искры, которые были в свое время заботливо вложены в его сердце. Лицо отца в эти моменты светлело, словно одно лишь слово, произнесенное ребенком, могло стереть все невзгоды и волшебным образом создать сияющий, свободный, безопасный мир.

«Эрнест вернулся… и ушел!»

Она так боялась потерять его за те два месяца, что он провел в больнице! Но физическая сила ее мужа превозмогла токсическое действие газов. Она молча наблюдала за ним у его постели, ни на мгновение не переставая разговаривать с ним в своем сердце, рассказывая ему о летнем небе, о ярких всплесках цветов под окнами, об улыбках и смехе Эдуарда, незаметно и нежно касаясь его лба, его руки, всегда рядом, мягкая, как дыхание.

Город в то время был дезорганизован, через него проходили потоки обездоленных беженцев, что существенно затрудняло перемещение между больницей и домом. Измученная, Ида приходила домой и плакала вечером одна в опустевшей комнате. И когда, наконец, врачи объявили о выздоровлении мужа, ей с трудом верилось в это, настолько ей было страшно. Но все же женщина обрела надежду и стала обращать внимание на свое платье, начала подготавливать дом,