Книга Киммерийский аркан - Михаил Боровых

class="p1">— Благодарю тебя, мой старый товарищ. Я щедро награжу твою семью, проси, чего желаешь.

— У меня есть внук, киммирай чистой крови и храбрый воин. Он сын моей дочери, которая умерла уже, и отец его тоже мертв. Так этот храбрый юноша остался без поддержки семьи и живет как будто он пожиратель объедков из собачьего народа. Мою помощь он отверг, потому что считает себя способным всего добиться своими силами. Ему двадцать лет, а он уже принес три головы к моему порогу, но у него нет ни коней, ни доброго меча, ни копья, так и ходит он в набеги с детским ножом. Я прошу тебя, пусть он вступит в ряды названных твоего сына. Внука моего зовут так же, как и меня, а родичи прозвали Коди Младший.

— Я выполню эту просьбу. Больше ты ничего не желаешь для своей семьи?

— Этого довольно. Пусть мои сыновья сами ткут ковер своей судьбы, я их правильно воспитал.

— Ты достойный человек, поэтому я обращаюсь к тебе. Выведай все, что сможешь о вентах. Отыщи этого князя Люта, которого боятся сами венты.

— Я исполню все. — коротко поклонился Коди. — Правь же девяностол девять лет, великий каган.

— А ты, сын мой. — каган повернулся к Нейлу. — Ты поедешь с Коди, но никто не должен знать, что ты мой сын. Мы острижем тебе волосы, как это делают гирканцы, и всем ты будешь говорить, что ты слуга старого Коди. Когда он решит, что время пришло, ты помчишься назад. И в тот момент, как ты окажешься в пути, ты станешь самым важным человеком во всей великой степи. Вот какую задачу возлагаю я на тебя, сын мой.

— Я с радостью выполню это, отец!

— Мне не нужна радость. Мне надо, чтобы ты вернулся живым.

Каррас с Гримом долго еще пили и говорили, а потом, когда оба сильно захмелели, Грим отправился в свой шатер снова и снова пробовать добиться благосклонности от своенравной супруги.

Великий же каган приказал прислать к нему вендийских наложниц.

IX. В погоню за богю

Каррас, в самом деле, девять дней потратил на размышления. Грим пока слишком плохо знал великого кагана и не мог сказать, в самом ли деле он все время общается с богами и духами, или верит в то, что общается, или же он просто размышляет.

Истина была где-то посредине.

Каррас напряженно думал. Ради просветления разума он отказался от вина, мяса и женщин, целыми днями сидел в своем шатре. Но казалось, Каррас считал, что здравого рассуждения не хватает для принятия важного решения, и он звал киммерийских жрецов и гирканских шаманов. Каган жег в огне кости и лил кровь жертвенных животных, смотрел на звезды и на текущую воду.

Некоторые киммирай шутили, что проще всего кагану было бы прибегнуть к отцовскому гаданию — на прутьях, с помощью этого нехитрого действия решить уже, на кого идти войной.

Но Каррасу было не до смеха.

Наконец, похудевший, но помолодевший и посвежевший после своих бдений, великий каган вышел к воинам и сказал лишь одну фразу.

— Мы идем за богю.

Ему ответил дружный воинственный клич.

Каррас собрал своих приближенных и повторил то, что уже сказал войску.

— Брат мой Адар. — повернулся каган к родичу. — Ты остаешься хранителем наших кочевий и заповеданных отцом порядков. Я сам поведу воинов в погоню за изменниками.

Адар кивнул. Если он и был недоволен, что не пойдет на войну, то не подал виду. В конце концов обязанность на него была возложена почетная и многотрудная. Удерживать в повиновении многочисленные племена, оберегать родовые земли, все это едва ли не труднее, чем воевать в далеких степях.

— Со мной пойдет Гварн и поведет свою тысячу. Я поведу своих названных, тысячу «сыновей ночи». Я так же призову Ханзат-хана и Мерген-хана, сыновей Игилика. Этого будет довольно, чтобы вернуть под мою руку старого Нохая.

Гриму, когда он предстал перед повелителем, Каррас сказал.

— Ты хранитель священного коня, благословленный Таранисом. Ты вместе со священным животным должен остаться в наших родных кочевьях, дабы укреплять дух наших людей. Повинуйся моему брату Адару так же, как повиновался мне.

Асир поклонился.

Чуть сбросив с себя торжественность, каган ударил его по плечу.

— Когда я вернусь, мы с тобой не раз еще выпьем и поговорим о далеких странах. Но в этот поход я пойду без тебя.

И помчались гонцы к гирканским ханам, призвать их под боевое знамя владыки Степи.

Первым в ставку кагана явился Ханзат-хан, один из двух предводителей племени баруласов.

То был коренастый, могучий в плечах, грузный, но ловкий в движениях воин, который носил непомерной длины усы, наголо брил голову, похожую на котел, а в бою впадал в такую неистовую ярость, что визжал и выл совершенно нечеловеческим голосом. С Ханзатом пришли три сотни его людей, каждый чем-то походил на хана, потому что воины обожали своего вождя и, подражая ему, отращивали усы и брили головы.

Узрев великого Карраса, хан даже не спрыгнул, а скорее свалился с седла, на брюхе прополз добрых три сотни шагов, чтобы распластаться у ног своего повелителя.

— Я твоя жертва, великий каган. Моя жизнь — твоя жизнь, моя рука — твоя рука, мой язык — твой язык. — сказал Ханзат, целуя землю пред собой.

Каррас смерил его взглядом, полным высокомерия.

— Мы принимаем твои заверения верности. — сказал, наконец, каган. — Разрешаем идти. Становись лагерем и жди, когда тебе передадут наши новые распоряжения.

Грим с изумлением смотрел на эти церемонии. Было в них что-то слишком восточное, что-то такое, до чего не доходило ни одно племя, живущее к Западу от Вилайета.

Брат Ханзата Мерген-хан опоздал на день.

Трудно было представить менее похожих братьев, хотя не только отец, но и мать у них была одна и та же.

Высокий, узкоплечий, с лицом узким и сухим, Мерген носил длинные тонкие косицы, и если Ханзата редко видели иначе, как смеющимся и громко что-то говорившим, то Мерген был угрюм и молчалив.

Он тоже пал оземь и тоже целовал сухую траву, на которую недавно ступала нога Карраса, и тоже говорил верноподданнические речи. Но хотя слова были те же самые, что так легко слетели с языка его брата, ясно было, что Мерген иначе относится к своим клятвам.

Каррас приказал устроить небольшое пиршество, на которое пригласил обоих гирканских ханов с избранными воинами. В сравнении с прошлыми празднествами это было скромное застолье. Каган держался отстраненно и величественно, мало говорил и