Книга Капитан Памфил - Александр Дюма

Капитан и вся команда верили доктору, поэтому с глубоким почтением выслушали его ученые рассуждения, главный довод которых мы уже привели; лишь Двойная Глотка в сомнении покачивал головой, ибо он испытывал к доктору застарелую ненависть, и вот почему. У капитана Памфила были засахаренные сливы, которыми он очень дорожил, поскольку получил их от своей супруги. Однажды выяснилось, что количество этих засахаренных слив, запертых в особом шкафчике, сильно уменьшилось, и капитан собрал команду, желая узнать имена воров, осмелившихся покуситься на личные припасы высшего начальства на «Роксолане». Никто не сознался в преступлении, Двойная Глотка в том числе; однако прежде за ним такое водилось, и капитан, по достоинству оценив его запирательство, спросил у доктора, нет ли какого способа узнать правду. Доктор, избравший правилом для себя девиз Жан Жака «vitam impendere vero»[18], ответил, что нет ничего проще и для этого есть два верных способа: первый и более быстрый — вспороть брюхо Двойной Глотке, потратив на эту операцию семь секунд; второй способ заключался в том, чтобы дать юнге рвотного, которое подействует более или менее быстро в зависимости от того, насколько сильным будет средство, но в любом случае процедура отнимет не более часа. Капитан Памфил, склонный к умеренности, выбрал рвотное; преступника немедленно силой заставили его принять, после чего двоим матросам было строго приказано не спускать с юнги глаз.

Ровно через тридцать девять минут вошел доктор с пятью сливовыми косточками в руке: для пущей безопасности Двойная Глотка счел нужным проглотить и их, а теперь вернул против своей воли. Преступление было явно доказано, так как перед тем Двойная Глотка утверждал, что уже неделю не ел ничего, кроме бананов и винных ягод, и наказание не заставило себя ждать: виновного приговорили провести две недели на хлебе и воде, а после каждой еды ему полагалось на десерт двадцать пять ударов линьком, которые боцман аккуратно ему и отсчитывал. Следствием этого небольшого происшествия явилось, как мы уже сказали, то обстоятельство, что Двойная Глотка от всей души возненавидел доктора и с тех пор не упускал ни одного случая доставить ему какую-либо неприятность.

Итак, Двойная Глотка был единственным, кто не поверил ни единому слову из всего сказанного доктором; в болезни Жака он распознал симптомы, прекрасно знакомые ему самому: юнге довелось испытать их, когда его застали пробующим капитанский буйабес и он вынужден был проглотить кусок рыбы, не успев вытащить из него кость. Поэтому Двойная Глотка инстинктивно обвел глазами каюту, пытаясь по аналогии догадаться, какому искушению могло подвергнуться чревоугодие Жака. Бабочка исчезла вместе с булавкой; этого оказалось достаточно, чтобы юнге открылась вся истина: бабочка в животе у Жака, а булавка — в его же горле.

Едва доктор с ланцетом в руке приблизился к Жаку, которого держал Двойная Глотка, как последний, к крайнему изумлению и великому возмущению капитана и всей команды, заявил, что доктор ошибся: Жаку нисколько не угрожает апоплексический удар, но он может задохнуться, у него нет пока что ни малейшего прилива крови к мозгу, а есть застрявшая в пищеводе булавка. Произнеся эти слова, Двойная Глотка воспользовался для лечения Жака средством, неоднократно помогавшим ему самому: он стал беспрерывно засовывать обезьяне в горло лук-порей, случайно оказавшийся у него в руке, когда он прибежал на крик капитана; таким образом он с нескольких попыток протолкнул в более широкий проход застрявшее в узких путях инородное тело. После этого, совершенно уверенный в успехе операции, он посадил умирающего на середину каюты, где тот, вместо того чтобы совершать свои невероятные прыжки, какие проделывал на глазах у всей команды пять минут назад, немного посидел в полной неподвижности, словно желая убедиться, что боль действительно прошла, затем моргнул, почесал живот и пустился в пляс на задних лапах (как уже известно нашим читателям, таким способом Жак выражал высшую степень удовлетворения). Но этим все не кончилось. Чтобы нанести репутации доктора последний удар, Двойная Глотка протянул выздоравливающему морковку, которую он принес с собой, и Жак, очень любивший полакомиться этим овощем, немедленно схватил морковку и тотчас без остановок сгрыз, чем доказал, что его пищеварительная система в полном порядке и только и ждет работы. Новоявленный лекарь торжествовал. Доктор же поклялся отомстить за себя, если юнга заболеет, но, как назло, во все время пути Двойная Глотка лишь один раз, на широте Азорских островов, страдал легким несварением желудка, которое вылечил сам способом древних римлян — сунув два пальца в рот.

Бриг «Роксолана» (капитан Памфил), совершив благополучный переход, прибыл 30 сентября в порт Марсель, где капитан выгодно сбыл чай, кофе и пряности, которые выменял в Индийском архипелаге у капитана Као-Киу-Коана. Что касается Жака I, то он был продан за семьдесят пять франков Эжену Изабе, который уступил его Флеру за турецкую трубку, а тот обменял его на греческое ружье Декана.

Вот так и получилось, что Жак перебрался с берегов реки Банго на улицу Предместья Сен-Дени, в дом № 109, где его воспитание, благодаря отеческой заботе Фо, было доведено до известной вам степени совершенства.

* * *

Жаден скромно раскланивался в ответ на аплодисменты присутствующих, когда из-за двери послышался громкий крик. Мы выскочили на лестницу и увидели, что бедная дочка привратницы, почти лишившись чувств, лежит в объятиях Тома; испуганный нашим внезапным появлением, медведь пустился бежать вниз по лестнице. В ту же минуту мы услышали новый крик, еще более пронзительный, чем первый: старая маркиза, уже тридцать пять лет обитавшая в четвертом этаже, выглянула на шум с подсвечником в руке и, оказавшись лицом к лицу с беглецом, лишилась чувств. Том поднялся на пятнадцать ступенек, обнаружил открытую дверь на пятом этаже, вошел как к себе домой и попал на свадебный обед. На этот раз послышались завывания, и гости с новобрачными во главе устремились на лестницу. В одно мгновение весь дом, от подвала до чердака, высыпал на площадки, все говорили одновременно, и, как всегда бывает в подобных случаях, никто никого не слышал.

Наконец удалось добраться до сути. Девушка, поднявшая тревогу, рассказала, что она поднималась в темноте, держа в руках сливки, которые ее просили принести, и вдруг почувствовала, как кто-то обнял ее за талию. Решив, что эту вольность допустил какой-то наглый жилец, она ответила на проявление нежности крепкой пощечиной. Получив оплеуху, Том заворчал, в один миг раскрыв таким образом свое инкогнито. Девушка, в ужасе оттого, что она оказалась в лапах медведя, а не в объятиях человека, как ей это представилось, испустила тот самый крик, на который мы вышли; наше появление, как уже было сказано, испугало Тома, а испуг Тома стал причиной всех последовавших затем событий: обморока маркизы и беспорядочного бегства всех, кто присутствовал на свадьбе.

Александр Декан, состоявший с медведем в наиболее близких отношениях, вызвался извиниться за него перед обществом и, желая показать уживчивый нрав Тома, предложил отправиться за ним куда угодно и привести его назад, как святая Марта привела тараску — на простой шелковой голубой или розовой ленточке. Тогда один юный плут лет двенадцати — пятнадцати, выступив вперед, протянул Александру подвязку новобрачной, подобранную им под столом: он собирался нацепить ее на кого-нибудь из гостей, но в это время начался переполох. Александр с лентой в руках вошел в столовую и увидел медведя: тот с удивительной ловкостью разгуливал по накрытому столу и как раз доедал третью ромовую бабу.