Книга Омская зима - Владимир Мефодьевич Башунов

Народ — рубака и рубаха —

Как царь вершит свои дела.

Теперь и шапка Мономаха

Царю мала, нетяжела.

Народ разбуженный проснулся

И встал во весь российский рост!

И Кремль еще тогда коснулся

Пока что рукотворных звезд…

О город — гордое строенье,

Гляди из-под седых бровей

На молодое устремленье

Летящих в космос кораблей!

Где в алом флаге солнца блики,

Где ели всех других милей,

Многоступенчатый, великий

Уходит в вечность Мавзолей.

ПЛАМЕННЫЙ АСФАЛЬТ

Ты замечал, наверно, это:

Асфальт здесь пламенно-

                                       пунцов…

Впитал асфальт у Моссовета

Кровь

         революции бойцов!

Балкончик, занесенный снегом…

Он так же в город выступал,

Когда перед двадцатым веком

С него наш Ленин выступал.

Все споры, правнуки, оставьте,

Вглядитесь с радостью немой:

Видны на пурпурном асфальте

Следы Истории самой!

Твои страницы я листаю,

Когда иду тобой, Москва, —

Как бы у знамени ступаю

И клятвенно шепчу слова…

* * *

А вы совсем, как люди, реки:

Пойми любую, обособь…

Со мной останется навеки

Разливная, густая Обь!

Широко дышит — грудью всею —

С былинным Иртышом своим.

А к ней, посланцем Енисея,

Бредет задумчивый Чулым…

Там нрав крутой,

                         тайга — другая,

Нелегкий путь на много дней:

Камчой-волной скалу стегая,

Прет к океану Енисей!

Дика, строга соседка — Лена,

Что в первозданной красоте

Несется — в камне по колена,

По щиколотку —

                         в мерзлоте…

И вдаль сурово, а не хмуро,

По свету катится волна

Седого батюшки-Амура:

Где седина — там глубина.

Как оглушительно и зримо

Я ощущаю волн игру:

То слушаю стихи Нарыма,

Но слышу песню-Ангару…

Поэт,

        характером, судьбою

Похож ты тоже на реку,

И катишь в море ты людское

Свою волну — свою строку!..

ВОСПОМИНАНИЕ О ДОЖДЕ

Сначала —

Листьев шум и дрожь,

Затем — и капли по фанере…

Заговорил пространный дождь

В повествовательной манере.

Он чист и вертикален был,

Как будто новенький

                                штакетник,

И всем доказывал свой пыл:

«Глядите —

                  я не из последних!».

Он сеял капли, как зерно,

Дышал пронзительным озоном,

И вытирал он мне окно

Под ветром наклоненным

                                       кленом…

Он на прохладу уповал

И ветер звал на поединок!

Я, выйдя на крыльцо, нарвал

Букет свисающих дождинок.

Они на письменном столе

Три дня стояли в тонкой вазе:

Вода — в воде,

                       стекло — в стекле,

Как слово —

                    к слову,

Фраза —

             к фразе…

И больше я уже нигде

Не видел лучшего букета,

Чем серебрящееся это

Воспоминанье

О дожде!

Алексей Смольников

МОСКВА

ПРОЩАНИЕ

18 октября 1923 года после полудня тяжелобольной В. И. Ленин неожиданно засобирался, настоял, чтобы его повезли из Горок в Москву. Это была его последняя поездка в город.

Еще почти лишенный речи,

Шагать умеющий едва,

С какою думой в этот вечер

Он так спешил к тебе, Москва?

Из немоты ли тихих Горок

Хотел он вырваться на миг?

А может, был ты нужен, город,

Ему, как путнику родник?

Как раненому капля влаги,

Когда сжигает кровь огнем?

А может быть, он эти флаги

Хотел увидеть над Кремлем?

Как знать! Но он с трудом поднялся

К квартирке маленькой своей.

Но он как будто бы прощался,

Все оглядел, все тронул в ней.

Потом он в зале Совнаркома

Стоял, включив электросвет.

Потом прошел путем знакомым

В пустой рабочий кабинет.

Окинул взглядом стол и карту,

Что распахнулась в полстены, —

Она была как перед стартом,

Страна, пришедшая с войны.

Лишь год, как сбита воедино,

В Союз Республик трудовой,

Она летела в мир лавиной,

Всех увлекая за собой.

Полуголодна и разута

От Шуши до Москвы самой,

И нет угля, и нет мазута

Перед шестой ее зимой…

А за окошком гасло лето.

Редел за башней дальний дым.

И жилкой на виске планеты

Синела Волга перед ним.

И он рукой коснулся Волги,

Как бы нащупал пульс реки,

И от Симбирска долго-долго

Не отрывал своей руки…

* * *

Мы уходим на фронт, и у нас не поверка — примерка:

Нам ботинки дают, нам обмотки дают, вещмешки,

И шинели на нас необмятые, как этажерки,

И еще гимнастерки — на две шеи воротники.

Рядом госпиталь был, привезли их, наверно, со склада —

С них отстирана кровь и застрочены дыры на них.

И ворчит старшина: измельчали вы, что ли, ребята?

Или там матерьяла излишки у этих портних?

Мы уходим на фронт. Мы уже не курсанты — пехота.

Смотрит вслед нам казарма в последний, наверное, раз.

И какая-то женщина крестится часто в воротах:

— Да куда ж вас, сынки?

— Все туда же — «на практику» нас.

Стонет гулкий булыжник, сирень над забором клубится,

Маневровый на станции тонко рассыпал гудок,

И мальчишки, мальчишки за нами бегут вереницей,

Лишь коленки мелькают да облаком пыль из-под ног.

Мы идем и поем, и глядит инвалид с тротуара —

Костыли подобрал и глотает махорочный дым,

И какие-то бабы нам семечки тащат задаром,

Будто мы им родня, будто все мы знакомые им.

И мальчишки, мальчишки — все реже и реже их стая, —

Поспевая