Книга Фонарщик - Энтони О'Нил

Однако, к смущению Гроувса, Форсайта вовсе не обеспокоили инсинуации полицейского, студент был неизменно красноречив и вежлив, а кроме того, имел безупречное алиби: он жил у профессора нравственной философии Колдервуда, который мог подтвердить, что в ночь убийства юноша был дома. Гроувс закрыл блокнот и прищурился.

— Я непременно поговорю с профессором Колдервудом, — сказал он, как бы давая понять, что подозревает некий тайный сговор между ними, а может быть, даже и то, что, поскольку со Смитоном покончено, юный негр теперь может обратить взоры на своего благодетеля.

С остальными он говорил рассеянно и с облегчением отправился в зоолабораторию по набивке чучел к профессору естественной истории Мойру. Здесь его подозрение подтвердилось: саблезубый тигр вымер, так что, выдвинув эту версию, профессор Уитти либо пошутил, либо продемонстрировал собственное невежество.

— Но в этом городе множество кошек. Несчастные создания, — прибавил Мойр. — Вряд ли мне нужно напоминать вам об этом.

— Я предпочитаю благородных собак, — сказал Гроувс, вспомнив своего драного полицейского мастифа (на какой-то стадии полицейские дежурили с собаками).

— Я имел в виду диких кошек, — объяснил Мойр. — Хищных кошек. — А поскольку Гроувс все еще не понимал, добавил: — Львов, тигров, если угодно.

— Если вы имеете в виду зверинцы, сэр, то они были закрыты много лет назад.

— Я имею в виду цирковые заведения, дружище, — сказал Мойр и посмотрел на инспектора с нескрываемым любопытством. — Вы хотите сказать, уважаемый, что ни разу не были в цирке?

Гроувс растерялся. Конечно, он знал о существовании городских цирков — в последние годы их стало что-то чересчур много, — но со времен уличного дежурства не испытывал желания заглядывать туда, полагая, что это царство чревовещателей, акробатов и фокусников лучше оставить тем, кто похож на детей.

— Я не сильно ошибусь, если скажу, что в Эдинбурге больше видов диких животных, чем осталось в индийских джунглях, — презрительно усмехнулся профессор Мойр. — Вряд ли кто-либо из них ступал на столь холодную землю со времен мохнатых мамонтов. Знаете, меня часто приглашали их осматривать. Вы, конечно, помните зверинец Уомбелла?

— Конечно.

— Несколько лет назад они распродали своих зверей на рынке Уэверли. Всех — рысей, шакалов, лам, даже тасманийского дьявола. Некий управляющий банком в отставке купил черную пантеру и прогуливался с ней каждый вечер, как с дрессированной гончей, пока она не сожрала соседских собак. Вполне возможно, кто-то из этих достойных жалости животных еще сидит на цепи в каком-нибудь эдинбургском курятнике или на конюшне. Возможно, кое-кто и способен на зверство, о котором вы рассказали, если предположить, что цепь не выдержит. Но вам потребуется больше, чем просто удача, если вы зададитесь целью найти их всех.

Гроувс вспомнил библейский стих, который любил цитировать волынщик Макнэб: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Мудрый волынщик провел связь с Троном Артура — нависшей над восточной частью города скалой из экструзивного бисмалита, в некоторых ракурсах жутковато похожей на огромного, изготовившегося к прыжку льва. По философии доброго волынщика это означало лишь, что жители добропорядочного Эдинбурга должны всегда помнить о зле, подстерегающем в самых неожиданных местах, и неусыпно бдить, дабы их не поглотило, буде они отвлекутся.

Гроувс решил, что у него нет другого выхода, как проверить версии профессоров Уитти и Мойра, да еще волынщика Макнэба, и тщательно отработать несколько линий. Сначала он направился к так называемому Ньюсомскому ипподрому на Николсон-стрит, но обнаружил там только канатоходцев, дрессированных арабских лошадей, кривые зеркала и комнаты ужасов. Примерно то же самое его ожидало и в цирке Кука, расположенном во вместительном кирпичном дворце в Фаунтенбридже. Но в «Карнавале Мосса» возле рынка Уэверли, в аду мигающих сальных светильников и цветного дыма, он обнаружил «Огромных дрессированных львов графа Батавского» — пару костлявых зверей в набитой полусгнившей соломой клетке. Самого «графа» явно позабавило предположение, что его «выродки» могут удрать или поддаться дрессировке для каких-то гнусных целей, и он предложил Гроувсу просунуть руку в клетку и почесать их за ухом. Последний, однако, вовсе не имел намерения следовать его указаниям, подумав, что это, может быть, какой-нибудь спонтанный план, согласно которому он должен быть съеден, прежде чем успеет задать кой-какие острые вопросы. Тогда «граф» сам протиснулся в клетку к своим кошкам и принялся трепать их, таскать за хвосты, садиться им на спину и буквально душить поцелуями. Львы только моргали и недовольно урчали. По словам «графа», он глушил их умеренными дозами виски, даже во время представлений, так что обезьяна шарманщика представляет куда большую опасность. И, несмотря на нечистое дыхание и истлендский акцент, Гроувс был склонен поверить ему. Он смотрел, как один из сонных львов с удивлением понял, что его разбудили, и лениво ощерился, обнажив клыки с блестящей эмалью.

Но ночью в мучительном полусне инспектор думал, не слишком ли глубоко он копает. Ему чудились какие-то уродцы, которых он видел днем; многие из них, как монгольский великан Чан, имели устрашающие размеры и явно неустойчивую психику. В каком-то бреду ему вспоминались дрессированные слоны из «Карнавала Мосса» и чудились кошмары — например, будто толстокожий проказник пронзает клыками профессора Смитона. Он припомнил также, что несколько лет назад Семьдесят восьмой шотландский полк привез домой с Цейлона экземпляр со слезящимися глазами, шествовавший впереди солдат как талисман. Он знал, что у зверей неплохая память, и подумал: может, Смитон много лет назад обидел какое-нибудь животное, и теперь оно до тех пор гоняло профессора по улицам и переулкам Нового города, пока не насадило его лицо на свой метко нацеленный бивень.

В предрассветных сумерках, бледных и туманных, упомянутые извивы фантазии показались невероятными даже Гроувсу, и он решил, что, пойдя по этому пути, потерял бесценное время. Он проклинал себя, подозревая, что ему нечего будет записать в мемуары и что профессора Уитти и Мойр сознательно сбили его с пути истинного и говорили на каком-то тайном языке научного сарказма. Он вдруг почувствовал к ним неприязнь и захотел, чтобы они тоже лежали в Каугейтском морге, без лица и мертвые.

В главном управлении ему сказали, что опять приходила сумасшедшая ирландка, утверждавшая, что она все видела во сне. А Прингл, не понимая причин его неожиданного раздражения и желая быть как можно полезнее, проинформировал начальника о поездке в Карлайл, где поезд сделал специальную остановку, чтобы посадить дешевый цыганский цирк. Прингл предоставил свой экипаж «Даме с розовым лицом», снискавшей дурную славу, которая, как выяснилось, на самом деле брила бороду. Теперь «дама» жила с цыганами рынка Лон и часто бродила с ними по улицам. Может быть, весело предположил помощник, она ненадолго вернулась в изначальное животное состояние, ненароком убила Смитона, а потом ее оттащили и похитили?

Вместо ответа Гроувс подумал, как Принглу удалось узнать именно об этой линии расследования, — ведь он хранил полное молчание там, где мог опростоволоситься. Будучи болезненно чувствительным к любому проявлению несостоятельности, он боялся совершить ошибку и в опасных ситуациях действовал с искусственной твердостью, которая разбивалась о первое же препятствие. Но Гроувс перегруппировывал боевой расчет и бросался в бой с еще большей решительностью и отвагой.