Книга Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов

весело засмеялись.

— Вот те, бабушка, и клюква! Подошвы растерял и лоб невинной душеньке раскровенил… Эх ты, Федюха, пропащая твоя голова! Что ты из себя сделал? До чего дошел? Стоишь посредь улицы, на посмешище народу, словно мор-духанец какой! — он отчаянно махнул рукой и всхлипнул. На пьяных глазах сверкнула слеза. — Эх, миленькие, то ли раньше было? Выйдет, да не Федька, а Федор Калистратыч; на ногах сапожки, в подошве скрип подложен, на голове шапка сивая новая, рубаха петушком вышита… Диву народ давался, а теперь? Срамота! голь, шмоль и компания с сыном! То-то и есть…

Он опустил свою беспутную голову на грудь и Бог весть о чем задумался. Потом сильно встряхнул головою, выбрался из лужи и поплелся, напевая:

Вы мне выройте могилу

Против лучшего трактиру,

Гроб увейте виноградом,

Положите с милкой рядом…

Соловей, соловей... тех, тех, тех... Канареичка — тай, дри-та-тай!..

— Я его знаю, — сказал Павлюк. — Хороший мастер был, а теперь пропал. И помогали ему, и одевали, и запирали, все напрасно… Пропьется до креста и опять, как видите…

Павлюк и господин пошли дальше; к ним навстречу шел субъект, на которого опять нельзя было не обратить внимания: он был одет в пальто легкое и изорванное, как только возможно представить. Словом, изорванное так, чтоб только-только держаться на плечах. На ногах полотняные старые штаны и босые, красные ноги. Он прятал руки в рукава и весь трясся; его прямо била лихорадка. Лицо было одутловато и бледно — лет было не более двадцати пяти. Новый босяк быстро шел, тупо смотря в землю; вот он поравнялся с Павлюком и мелькнул мимо.

— Догоните его, — сказал господин *** Павлюку.

Павлюк окликнул босяка и подозвал его. Тот подошел и с удивлением смотрел и ждал, чего хотят от него.

— Отчего ты совершенно босой? — спросил ***.

— Я припадочный, работать не могу, купить не на что… Дня три как из больницы. Таков неумолимый закон судеб…

Господин *** и Павлюк разом поняли, что имеют дело с интеллигентом.

— Был биржевым зайцем, учился, гимназию кончил и два курса университета прошел и вот, опустился и не могу выбраться на дорогу… Родных никого, опустился и дошел до безобразия!..

— Но как возможно дойти до такого ужасного положения?..

— Очень просто. Неудачные биржевые операции; полное разорение; спустил, что было, а затем начались припадки вроде падучей. С квартиры переехал в комнату, из комнаты в угол, из угла в ночлежный дом, а там просто на улицу, там в больницу, и вот, видите… какой джентильом!

— Отчего, когда вы не опустились до такой степени, вы не нашли работы?

— Не гожусь! ни к какой работе не приспособлен, а главное, мои припадки… Раза два в день бьет — разве можно таким служить… Народ перепугаешь…

*** вынул два рубля и сказал:

В кабачке...

— Купите обувь…

Босяк взял два рубля и как будто не верил в то, что у него в руках такая сумма и затем, даже не поблагодарив, бросился бежать… Быстро бежал он, как от погони, и через минуту скрылся за углом… Пройдясь внутри контрактов и выйдя оттуда через час-полтора времени, Павлюк и господин ***, погуляв по базару тоже с час времени, снова прямо натолкнулись на того же босяка. Он был пьян и на ногах по-прежнему ничего не было. Господин *** подошел к нему и спросил:

— Что же вы? Где же обувь?

Босяк сначала сердито посмотрел, но, узнавши, сконфузился, замялся, снял с головы картуз и перебирал его в руках.

— Что же вы? — досадливо переспросил ***.

— Пропил, — отвечал босяк. В этом одном слове: пропил — сказалась вся жизнь.

— Но вы говорили…

— Врал… Пропащий я человек… Все врал… Когда я научился… Маменька дома обучала…

— А припадки?

— Врал… Черт меня не возьмет… Простите…

Босяк быстро повернулся и, пошатываясь, удалился…

— Мне уже время, — обратился господин *** к Павлюку, — завтра и послезавтра я буду у вас и пойдем осмотреть ночлежный дом на Нижнем Валу, а сегодня… я что-то расстроился… да и время мне…

Они расстались. Был седьмой час вечера. Павлюк поднялся наверх к Крещатику и медленно шел, подвигаясь к Ф — ской улице. Пока он от Контрактового дома поднялся, пока шел по Крещатику, останавливаясь у окон магазинов, спустилась темнота вечера и ярко загорелись электрические фонари. Вдруг он увидел толпу народа. Большинство была молодежь. Среди толпы плакала и, повторяя: «Спасите ее», стояла молоденькая, хорошенькая девушка. Из отрывочных фраз Павлюк понял, что кого-то заманили, об-

манули, и что она просит вырвать ту, другую, из этих сетей, из этого ужасного дома, куда попала несчастная. Молодежь близко приняла к сердцу заявление девушки и толпой, человек в десять, направилась за ней. Павлюк шел за толпой. Кто-то из молодежи спросил:

— А как же вы-то попали туда? И почему такое участие принимаете в судьбе девушки?

— Я Стаська! меня нечего оттуда брать! Я отпетая, а там есть девушка хорошая, честная, Улей зовут… Ее надо вырвать! Ее опозорили, опоили… а потом опять опоили, и опять… подсыпят, ну и… перестала, бедная, есть и пить, умереть может с голоду… Спасать ее, бедную, Стаська вас просит! Что хотите для вас сделаю, только не дайте той погибнуть…

Толпа приблизилась к дому, где жили Пантух и Кури-лич… Они позвонили. Дверь отворилась и вся толпа вместе с Павлюком вошла в квартиру.

Навстречу вышел несколько встревоженный Пантух, но он еще не знал, в чем дело… Его только смутило разом появившееся количество людей…

— Что вам угодно, господа? — вкрадчиво-любезно спросил он вошедших.

Из толпы выделился высокого роста молодой человек и с сильным малорусским акцентом сказал:

— А вот узнаешь, бисово отродье, чего нам треба…

— Прежде всего, прошу деликатно выражаться! — возразил Пантух. — Что вам угодно?…

Толпа разом загалдела…

— Ничего не понимаю, — говорил Пантух. Он уже чуял, в чем дело.

— А вот в чем, — задорно начала Стаська, — ты заманил сюда хорошую паненку, чистую душку, и обманул ее, и опозорил, и запираешь, и мучишь…

— Молчи! — огрызнулся Пантух.

— Не замолчу! Не испугаешь! Хоть убей, не замолчу! Жива ли она, голубушка? Чего, чего смотришь? Чего, чего глаза таращишь? Чего, чего зыркаешь? Не боюсь, не боюсь, не боюсь!..

Пантух незаметно пятился из передней к двери, веду-шей в комнаты; он, видимо, уже не слушал расходившуюся Стаську, а соображал, как поступить. Скандала он боялся и мозги его работали, как