Книга Ложка - Дани Эрикур

не в своем уме, раз торчу посреди леса в компании этих четырех придурков? («Остерегайся голых мужчин в кустах».) В худшем случае просто убегу, залезу в «вольво» и запрусь изнутри. Главное, чтобы там было не слишком жарко, иначе потеряю сознание.

Купаются все, кроме меня и Франсуа. Он с удрученным видом сидит на корточках возле озера. Возможно, парень страдает тем же синдромом периодической немоты, что и Ал. Подкидываю в костер хвороста, чтобы отогнать комаров. Эдуард выходит из воды и тотчас зовет меня поваляться в палатке. На случай, если я чего-то не пойму, он повторяет свое предложение по-английски. Видимо, забыл, что «Voulez-vous coucher avec moi?»[14] — самое известное в мире выражение на французском.

Я не против заняться любовью, но я все-таки не Гвен Томас и не Шинейд Эванс. Они-то непременно бросились бы в палатку по первому зову греческого бога из Авалона. Более того, эта идея пришла бы им в голову еще раньше, чем ему. Я ничего не отвечаю Эдуарду («Сторонись идиотов»), и он совершенно спокойно прекращает свои подкаты. Видимо, здесь так принято. Эдуард возвращается к воде, и другие парни освистывают его.

Неожиданно у меня внутри все переворачивается. Где ложка?!

Делаю глубокий, но осторожный вдох (террикон ведь никуда не делся), включаю фонарик и ищу под кустами. Медленно шагаю по траве, надеясь, что почувствую ложку под босыми ногами. Перетряхиваю полотенца. Роюсь в салоне «вольво».

— Я потеряла свою ложку! — говорю парням, когда они выбираются на берег.

Мои новые знакомые ссорятся из-за полотенец и орут друг на друга, как команда регбистов после матча. Их безразличие к ложке меня ранит, но не удивляет.

Ехали бы они уже домой. Тушу костер песком и, зевая, растягиваюсь на траве.

— Серен, ты когда-нибудь пробовала?.. — Один из кузенов с гордым видом достает из кармана кулек с чем-то серым сушеным внутри.

Каждый из парней съедает по кусочку, я отказываюсь. Да, я пробовала грибы. Роясь в карманах пальто, забытого на гостиничной стойке, Дэй нашел пакетик псилоцибиновых грибов. Мы помчались на берег, чтобы продегустировать их. Вскоре Дэй начал кругами бегать по пляжу. Он носился так несколько часов подряд. Я вернулась в гостиницу, исполняя движения танца пого. Мама списала мое поведение на предменструальный синдром. Папа молча буравил меня взглядом, это было ужасно.

Эдуард спрашивает, можно ли им половить кайф в моей палатке — он, видите ли, боится утонуть.

Мы забираемся в палатку, которая внезапно становится очень тесной, садимся и ждем, когда грибы подействуют на парней. Я прикрепляю фонарик к главной дуге палатки, его свет делает наши лица зелеными, Эдуард корчит рожи и сдавленно вскрикивает, его спутники ухмыляются, точно в фильме ужасов. Мои мысли только о ложке. Кто-то гладит меня по коленке. Отодвигаюсь и размышляю: если я потеряла ложку, потеряла ли я вместе с ней и цель своей поездки? Франсуа шепчет, что в палатке слишком душно, после чего целует меня в обе щеки и исчезает в ночи.

Чтобы отвлечься от раздумий о ложке, я тоже вылезаю наружу. Мне хочется увидеть, какого цвета звезды — синие с металлическим отливом, серебристо-белые или платиново-белые? Какого оттенка была папина кожа, когда док Эймер произнес свое «pallor mortis»? Бледность — это не цвет, а состояние.

Давным-давно я нашла в гараже каталог с образцами красок марки «Грин и сыновья». Помню, как наслаждалась ассоциациями, которые вызывали у меня названия. Там были десятки оттенков синего, желтого, красного и всего семь оттенков серого и четыре черного. Я пришла к выводу, что при оформлении интерьеров принято делать акцент на ярких и чистых тонах, а из печальных темных оттенков выбирают между анилином, вороновым крылом и лакричником. За ужином я поделилась этой теорией с семьей. «В оттенке воронова крыла нет ничего печального», — возразил мне отец. Я так и не сказала ему, что забрала тот каталог. Если я правильно понимаю, он его искал.

Легкий бриз кружит озерную гладь в танце. Голландцы на том берегу спят. Трое кузенов, примостившихся у меня в ногах, глупо хихикают. Мечтаю, чтобы скорее наступил рассвет. Я найду ложку и продолжу путь.

Французы замолчали. Видимо, уснули-таки. Я как можно тише уползаю в палатку и забираюсь в спальный мешок.

Трое парней безвольно сидят на траве, их глаза в отблесках зеленого света кажутся стеклянными. Из полуоткрытых ртов текут слюни. Со стороны их кайф смотрится как-то не очень.

Спрашиваю, все ли с ними в порядке. Они моргают и мямлят: «Угу».

Каждый раз, когда я просыпаюсь и поглядываю на парней, они по-прежнему отрешенно сидят на земле, разинув рты. Их подбородки блестят от слюны.

Незадолго до рассвета они крадучись уходят от моей палатки по одному. «Вуе-bуе[15]», — шепчу я, и Эдуард бормочет что-то в ответ так неразборчиво, словно только что вернулся от зубного.

Оттенки / образы № 1

I

Иногда художники рисуют свои сновидения

Над рассветным озером поднимается молочно-белый пар. Деловито гудят насекомые. Я писаю за кустом и скольжу взглядом по земле, надеясь отыскать в траве свою потерю. На душе скверно.

Усевшись перед палаткой, рисую туман и навеваемые им образы, как делал Дэвид Джонс. Принц выхватывает меч из дымных ножен. Полупрозрачная дама подплывает к берегу. Единорог, бык, остромордая собака с длинными лапами… У нас в гостинице есть книга о Дэвиде Джонсе. Говорят, этот художник и поэт, дальний родственник Нану, мог бы стать валлийским Уильямом Блейком. Его акварели пестрят изображениями животных, деревьев и химерических персонажей. Джонс рисовал свои сновидения. В детстве я часами рассматривала каждую страницу той книги, стремясь воссоздать его сны. И почему я не рассказала об этом мистеру Хопкинсу на собеседовании?

Туман рассеивается, солнце касается моих пальцев ног. Появляется Франсуа, немногословный кузен Эдуарда. Сегодня он выглядит менее угрюмым, чем накануне.

— Привет, Серен, хорошо поспала?

— Угу.

(Обожаю говорить: «Угу», как они.)

— Я всю ночь не смыкал глаз, грибы в этот раз на меня странно подействовали! О, а ты красиво рисуешь.

— Угу. Ньзнаю.

(Обожаю говорить: «Ньзнаю», как они.)

Он садится на корточки и с задумчивым видом проводит пальцем по очертаниям плывущей дамы.

— Так и не нашла свою ложку?

Меня трогает, что Франсуа об этом помнит. Славный парень. Он обходит мой бивак по кругу и шарит руками в траве, а затем