Книга Подсолнухи - Василий Егорович Афонин

дому, хотя еще в госпитале определили ему инвалидность, назначив пенсию. Но отец не хотел сидеть дома просто так, ничего не делая. Он принялся ремонтировать конскую сбрую — хомуты, уздечки, седелки, вожжи. Раз в неделю конюх привозил отцу сбрую, требующую ремонта, а починенную забирал. Самому конюху и на конюшне хватало забот. Ремонтировал отец и шорки — бычьи хомуты. Ездовых коней на конюшне к концу войны оставалось всего несколько пар, больше было маток с жеребятами, их берегли, ездовых зимой не старались особо нурить работой, выкармливая до весны — весной лошадей впрягали в бороны, в сеялки, пахали на них. Зимой за сеном, за соломой, за дровами ездили в основном на быках. У быка упряжка одна — шорка на шее, ни уздечки, ни вожжей, ни седелки не нужно.

Вернусь из школы, матери нет, в избе тепло, пахнет кожей, варом — им отец просмаливал дратву. Отец сидит напротив окна, где достаточно тепло и светло, на перевернутом табурете, легонько постукивая молотком по краю хомута, обминая кожу. Мы поджидаем мать или обедаем вдвоем, во время еды отец интересовался, как прошли занятия в школе, спрашивала ли меня учительница и по какому предмету, как отвечал я и какую оценку получил.

После обеда садился выполнять домашние задания и ежели не мог самостоятельно решить задачку либо пример, то обращался за помощью к отцу, но он не подсказывал, а начинал объяснять, подводя к решению так, что я и сам догадывался. И удивлялся, как это не сообразил раньше — все было так просто.

— Ну а теперь давай почитаем, — говорил отец, видя, что по арифметике и русскому языку я все сделал. — Что вам задали по чтению? Вот это? Начинай. Да не торопись, правильно выговаривай слова, не проглатывай их. Читай с выражением, чтобы каждый слог отчетливо слышен был. Так, молодец! Прочти еще разок!

Читать я выучился еще в прошлом году, читал с охотой, а отец слушал. Слушал он внимательно, поправлял, если я ошибался и не как следует произносил фразы. Отец и сам любил читать вслух, иногда читал нам с матерью вечерами, и довольно хорошо — «складно», как говорила мать. Хотя образование у отца было всего четырехклассное, книги отец понимал.

— Запишись в школьную библиотеку, — советовал он еще в начале учебного года, — бери интересные книги, приучайся читать не для учительницы, а для себя. Книги тебе во многом помогут в жизни, поймешь потом. Да ты и сейчас уже взрослый, девятый год расчал. Учись старательнее, думай…

— Тять, можно пойти на улицу поиграть? — спрашивал я, сложив в клеенчатый портфельчик учебники и тетради. — Возле избы поиграю.

— Можно, — разрешал отец, — только помоги мне сначала. Отрежь вот этот кусок кожи, — он подавал косой, остро отточенный сапожный нож, обмотанный по рукоятке тряпкой. — Видишь черту? Веди смелее ножом, крепче держи руку. Та-ак, молодчина. Теперь пробей здесь хомутину гвоздиками в два ряда. Да смотри, чтобы ряды ровные получились, а гвоздики не загибались. Пробил? Ну-ка! Возьми клещи, выдерни вот этот гвоздик, забей новый. Еще осталось нам с тобой, Кирюша, дратву просмолить. И все, побежишь играть. Привяжи один конец к дверной ручке, чтобы удобнее было. Второй конец я буду держать, а ты смоли по всей длине варом. Не жалей вару, крепче дратва получится, дольше продюжит — не промокнет, не сгниет…

Продержит меня час возле себя, потом отпустит гулять. И так почти каждый день: показывает, растолковывает, сделать заставит.

— Тять, — сказал я раз отцу, — что это ты все учишь меня ремни сшивать, гужи вырезать из сыромятной кожи, дратву смолить. А я шорником и не собираюсь быть вовсе.

— Вот тебе на, — оторвется отец от сбруи, — а кем же ты намерен стать?

— Офицером. Ты был солдатом, а я офицером.

— Будь офицером, дай-то бог, — соглашался отец. — Да ведь это еще не скоро — офицером. А покуда присматривайся к любому делу, учись, все в жизни пригодится. И офицер должен уметь держать в руках иголку с ниткой, топор, молоток, шило. Что ж это за офицер, ежели он порванный ремень сшить не сумеет или подошву к сапогу прибить. Проколи-ка мне вот тут шилом пяток отверстий. Э-э, неправильно шило держишь. Вот как нужно, глянь…

Помаленечку, исподволь приучал меня отец к любому труду. Да так ласково, что я, сам того не желая, втягивался в работу. Стал с четвертого класса ездить с ним по дрова в лес, а позже чуть, окрепнув, научившись справляться с топором и пилой, ездил уже один, валя с корня березы по силе. И за соломой ездил с отцом, за сеном. Выучился косить траву, складывать в копны подсохшую кошенину, переворачивать рядки, подскребать граблями.

— Кирюша, — скажет отец, — ты уже вон какой большой у нас. Давай-ка поможем матери вскопать землю под грядки, а то ей трудно одной, устает она на ферме. Мать вернется, а земля уже вскопана. Вот она обрадуется, похвалит нас с тобой.

И я вскапываю часть огорода, где мать сажает овощи, следом бороню вскопанное железными граблями, наблюдаю, как мать высаживает рассаду, ношу воду для поливки, старательно пропалываю грядки, вырывая сорняки, делаю всякую другую домашнюю работу.

Ремонтируя сбрую, отец тихонько напевал что-нибудь без слов, ведя мелодию одними звуками. Петь он не пел даже в застольях, но песню чувствовал и песен знал много. Чаще всего он выводил какую-то грустную мелодию, притопывал в такт носком левой уцелевшей ноги. Повернет на колене шорку или седелку, взглянет, примериваясь, с чего и как начать, и запоет, не разжимая губ. Или насвистывает мотив, а сам скоро так управляется.

— Тять, что это за песню ты всегда поешь? — спросил я.

— Это не песня, Кирюша, а марш, — ответил отец, не отвлекаясь. — Марш, да. Хотя его и петь можно, слова есть. Я слышал, как поют. На фронт к нам артисты приезжали бригадой, пели. А вот как называется — забыл. И никак вспомнить не могу. Душевный марш, за сердце берет. А впервые услышал я этот марш под Бердском, в сорок первом. Нас, мужиков шегарских, собрали в дни призыва — и на два месяца в учебные лагеря, под Бердск. Учили ходить строем, окопы рыть, гранаты в цели швырять, стрелять из винтовок. Чуть свет — подъем, и до темноты. До того за день набегаешься, что и глаза на ходу закрываются, ощупью постель находишь. Когда в эшелоны грузили нас, на фронт отправлять, то оркестр вот этот самый марш играл.

— А ты в пехоту попал, тять?

— В пехоту, милый.

— А что ж ты не попросился в кавалерию или в летчики?

— Нас не спрашивали, куда