Книга Повелитель и пешка - Мария Герус

– Кто это? – спросил Обр.

Священник, шедший чуть сзади, проследил за его взглядом.

– А, это того самого Матвея дочка. Может, хоть ее тебе жалко?

– Нет. Каждый сам за себя.

На этих словах двести шагов и кончились. Это оказалось так страшно, что Обр понял, сейчас сорвется, будет валяться в ногах, умолять о пощаде, выть как волк в капкане. Выть…

Жуткий звук повис над площадью Малых Солей – предсмертный вой обложенного со всех сторон вожака. Две минуты, пока в глотку ему снова не вогнали на редкость неаппетитный кляп, на этот раз сделанный из солдатской перчатки, Обр наслаждался властью над перепуганной толпой, визжащими бабами, обезумевшими лошадьми и бившимися в истерике собаками. Такого шума Малые Соли не слыхали со времен последнего разграбления.

На исходе второй минуты он уже стоял с капюшоном на голове, с петлей на шее и страстно хотел, чтобы все это кончилось немедленно. Но нет. Сквозь капюшон донесся скрипучий голос городского старшины.

– Приводится в исполнение смертный приговор, вынесенный городским судом Оберону Александру Хорту, обвиняемому в разбойном нападении и убийстве. Основанием для отмены приговора в данном случае могут быть помилование от его сиятельства князя Повенецкого.

– В наличии не имеется, – тут же прибавил кто-то.

– Новые свидетельства, вызывающие сомнения в виновности приговоренного.

– В наличии не имеется.

– Некто, знающий, что означенный преступник осужден невинно и желающий взять его вину на себя.

– В наличии не имеется.

– Девица честного поведения, желающая взять означенного преступника в мужья.

– В наличии не имеется.

– Некто, желающий выплатить выкуп и приобрести означенного преступника…

– Господин Лисовин, данный случай не подпадает…

– Да, действительно. Итак, поскольку никаких предусмотренных препятствий не имеется, приказываю приступить к казни.

– Не надо!

Обр готов был поклясться, что это орет он сам. Но повезло. Кляп спас от позора. Вопль раздавался откуда-то из мира живых, оставшегося за серой тканью капюшона.

– Ах, чтоб тебя, – прямо над ухом выругался палач, – да держите же ее, и без того тошно.

Грязь смачно захлюпала под солдатскими сапогами, а потом задыхающийся, но ясный голос решительно произнес:

– Отпустите его. Я беру его в мужья!

Услышав такое, Обр изо всех сил затряс головой, пытаясь избавиться от капюшона. Серая влажная тряпка неохотно сползла с лица. Прямо под дубом из крепких солдатских рук вырывалась бабка в зеленом платке. Юбка ее была перепачкана, хлипкий кулачок притиснут к груди, видать, чтоб сердце не выскочило, зеленый платок сбился, повис на плечах, открыв на всеобщее обозрение серый, такой же старый и рваный. Красно-мундирник крепко ухватил ее повыше локтя, потянул прочь, но не тут-то было.

– Я хочу взять его в мужья! – задыхаясь, повторила бабка. – Я девушка честная, все знают!

Толпа притихла, не меньше Обра потрясенная этим явлением.

– Это че такое? – в смущении воззвал солдат, понятия не имевший, как унимать бойких теток. Бить такую вроде нехорошо, а слов глупая баба не слушает.

– Кхм… – отозвался солидно стоявший под дубом рыжебородый старшина и попытался поскрести в затылке, отчего пышный парик слегка перекосило, – это у нас городская дурочка. Ты того… полегче с ней. Она безобидная. С детства была малость с придурью, а с тех пор, как отец у нее в море пропал, и вовсе ничего не смыслит.

– Слышь, Нюсенька, – ласковым голосом проговорил стоявший по правую руку от старшины писарь, больше прежнего похожий на печального барсука, – шла бы ты домой. Тебе на такое глядеть не годится. Напугаешься. Иди с дяденькой. Дяденька добрый. Он тебя до дому проводит.

Солдат хмыкнул и снова потянул бабку за собой, но та оказалась упрямой.

– Неправду говорите, господин Лисовин. Не такая уж я дурочка. Сколько лет сама себя содержу-обихаживаю. Милостыню ни разу не просила. Все знают.

– Верно, Нюська, – радостно заорал палач, – в нашем городе и поглупее тебя найдутся! – И добавил потише: – Свезло нам с тобой, парень. Теперь, главное, не спорь и не дергайся.

Обр замычал, намекая, что, раз такое дело, хорошо бы избавить его от кляпа.

– Не, – не согласился палач, – ты лучше помалкивай, а то еще ляпнешь что-нибудь не то – все испортишь.

Тут в дело вмешался священник, решительно шагнул вперед, отстранил солдата, взял тетку за руки, наклонился низко, заговорил тихо, убедительно.

В ответ та отчаянно замотала головой. Зеленый платок свалился окончательно, но она вовремя подхватила его и вновь натянула на самые глаза. Священник повел плечами, повернулся к городскому старшине.

– Могу удостоверить, что сия девица и вправду хорошего поведения и вовсе не так глупа, как многие думают. Но, полагаю, сейчас она вряд ли понимает, что делает.

– Все я понимаю, отец Антон, – строптиво всколыхнулся зеленый платок, – сами знаете, девушке одной не житье. Хочешь не хочешь, а замуж выходить надо. А кто меня такую по своей воле возьмет? Ни кожи, ни рожи. Родни никакой. Приданого – дом насквозь худой да лодка дырявая. Да еще подурушей ославили. Кому я нужна такая-то?

Отец Антон закашлялся. Городской старшина снова поскреб в затылке, да так рьяно, что парик съехал до самых бровей. Писарь скорбно поник головой и пробормотал что-то насчет брачного возраста.

– Подходит она по возрасту! – снова встрял палач, как видно, пуще всего опасавшийся, что Обра все-таки придется вешать. – Скажи им, Нюсь.

Тетка молча прикинула что-то на пальцах и утвердительно затрясла головой.

– Да, припоминаю, – кивнул и городской старшина, – действительно. В таком случае по закону казнь должна быть остановлена. Город, однако, оставляет за собой право после совершения брака применить к преступнику иное наказание.

– Во-во, – бодро добавил палач, – сегодня свадьба, завтра я его по-быстрому выпорю, и пусть катится к молодой жене. Может, еще человеком станет.

– Господин капрал будет недоволен, – зажав в кулак острую бородку, заметил писарь.

– Ну и судил бы военным судом, – отрезал палач, – сам судил, сам бы и вешал. Так нет, понесло его куда-то в самую ночь-полночь. А ежели город судит, то и законы наши.

* * *

Обр сидел у корней дуба, прижавшись щекой к мокрой шершавой коре, глядел вверх, на упругие трубочки молодых листочков, тихонько трепетавшие в черной сети корявых веток. С веток падали крупные капли, мелкий дождик сеялся, прилипал к щекам, и последыш Свена отчаянно жалел, что нельзя ловить его ртом. Мешал кляп. Руки тоже остались связанными. Красные мундиры по-прежнему окружали его, но веревка с петлей валялась в грязи безопасной жалкой кучкой. Зачем его охраняют – чтобы не сбежал или чтобы добрые горожане не набросились, – Обр не знал. За границей пятачка, окруженного солдатскими спинами, страсти накалились не на шутку. Одни требовали не слушать некстати вылезшую подурушу и прикончить, наконец, проклятого Хорта, другие склонялись к мысли, что законы и древние обычаи следует соблюдать, но кроме порки проклятый Хорт заслужил еще и двое суток у позорного столба, и тут уж дело горожан, выживет он после этого или нет. Обр полагал, что разница невелика, но обе стороны орали так, что ясно было – дело скоро дойдет до драки. В голове вяло зашевелилась мысль, что позора порки истинному Хорту не вынести, пусть лучше вешают, но сейчас он не был в этом так уж уверен, врать самому себе не мог и предпочел думать о чем-нибудь другом.