Книга Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков

Карл называет Набокова «автором-садистом», поскольку всякий, кто берется за его чтение, «должен иметь под рукой энциклопедии, словари и записные книжки, если желает понять хотя бы половину из того, о чем идет речь… Это немного досадно, поскольку произведения искусства могут потребовать умственных усилий, несоразмерных пользе, от них получаемой, – хотя литературные головоломки порою увлекательны. Читатель обязан быть исследователем».

И вновь: «Мало кто из писателей требует от своей аудитории больше, чем Набоков… Исходные данные предполагают, что идеальный читатель „Лолиты“ должен быть опытным литературоведом, свободно владеющим несколькими европейскими языками, Шерлоком Холмсом, первоклассным поэтом и, кроме того, обладать цепкой памятью». В моменты исследовательского отчаяния Проффер вдруг может позавидовать простецам: «Невежество становится их преимуществом» – слишком напряженным и исполненным ловушками кажется процесс погружения в текст.

Надо учитывать, что в распоряжении Карла не было ни компьютера, ни поисковиков, ни Википедии, ни электронных библиотек. Выявляя бесчисленные аллюзии Набокова, он должен был бы утонуть в каталожных карточках, которые я еще застал в качестве единственного орудия академического исследователя. Проффер обнаруживает у Набокова более сотни важнейших аллюзий на Эдгара По, Проспера Мериме, Вергилия, Аристофана, Джеймса Джойса, Овидия, Роберта Браунинга, Артюра Рембо, Антона Чехова, Мориса Метерлинка, Александра Пушкина – всего его список включает 63 автора. «Надо всегда быть начеку, поскольку поверхностных и доверчивых читателей ждет участь набоковских бабочек».

Эта «оргия аллюзий» требует от исследователя невероятной и весьма разносторонней начитанности, которая обычно приобретается годами. «Ключи» Проффер написал довольно быстро, между 15 июля и 24 ноября 1966 года, по собственной датировке, но мы-то помним, что Набоков получил первоначальный вариант рукописи уже в конце августа 1966 года, а готова она была еще раньше, 10 августа, когда Проффер написал свое первое письмо Набокову: «Мне бы хотелось получить более точный адрес, чем просто Монтрё, прежде чем доверить 150 с мучениями напечатанных страниц международной почте». За месяц еще можно написать текст (хотя это кажется сомнительным), но, очевидно, лишь при условии довольно основательной предварительной подготовки.

Вероятно, Карл работал над темой в промежутке между 1963 и 1966 годами параллельно с чтением курсов в колледже Рида и университете Индианы. Для приобретения столь разносторонней эрудиции три года – совсем небольшой срок. Проффер должен был провести бесчисленные часы в библиотеке при единственной поисковой машине того времени – паре глаз.

Как тут не вспомнить о Пнине: «Пока он находился на благословенной стадии сбора материала, и многие достойные молодые люди почитали для себя за честь и удовольствие наблюдать, как Пнин вытягивает каталожный ящик из обширной пазухи картотеки, несет его, словно большой орех, в укромный уголок и там тихо вкушает духовную пищу, то шевеля губами в безгласных комментариях – критических, озадаченных, удовлетворенных, – то подымая рудиментарные брови и забывая их опустить, и они остаются на просторном челе еще долгое время после того, как теряются все следы неудовольствия и сомнения».

Разгадка аллюзий и детективных головоломок – не единственная работа Проффера-читателя. Долинин отмечает: «Проффер вскрывает механизм набоковского „блестящего“ стиля, основанного на парономазии, квазипоэтической инструментовке и визуальной образности. Яркие примеры каламбуров, ассонансов, аллитераций, метрических вкраплений и т.п., приведенные им в третьей главе книги, давно стали хрестоматийными и положили начало плодотворной традиции изучения языка Набокова».

Характерная деталь, явно осложнившая Профферу чтение: в одном из первых писем Набокову Карл признаётся, что он дальтоник. Это объясняет неожиданный комментарий в книге: «Насыщенность его (Набокова) романов и критических работ цветовыми оттенками всегда меня раздражала». И далее Карл с облегчением констатирует, что в «Лолите» писатель играет с цветом меньше, чем в «Память, говори»

Вообще же, Проффер считает Набокова прежде всего американским писателем: «Ясность (порой обманчивая), простота и благородство его английского не идут ни в какое сравнение с языком его русской прозы. В „ Даре“ его повествовательные предложения настолько перегружены причастными оборотами, заключенными в скобки пояснениями и утомительным обилием точек с запятой, что читателю приходится с трудом продираться сквозь эти нагромождения».

В примечаниях Проффер продолжает настаивать, хотя вроде бы чувствует некоторую непрочность своей позиции: «Позвольте сразу признаться, что я отнюдь не билингв. Однако никто, чьи вкусы сформированы прозой Пушкина, Лермонтова и Толстого, не может считать стиль Набокова образцовым, даже когда (например, в „Отчаянии“) он менее сложен, чем в „Даре“. „Орнаментальная проза“ была одним из интересных, хотя и неудачных увлечений в русской литературе 1920–30-х годов»

Набоков проигнорировал эту категоричность и даже – что было, вероятно, особенно непросто – весьма унизительную классификацию собственной персоны по разряду «орнаментальной прозы». Очевидно, что писателя больше интересовала высокая оценка его английского, данная native speaker, чем его же мнение по поводу качества русских текстов. Тем более что Набоков, кажется, впервые обрел читателя, которого был лишен долгие годы, и даже назвал его «собратом-толкователем».

Правда, «а fellow glossarist» точнее перевести как «собрата-глоссатора», коль скоро Проффер по-медиевальному именует свой труд «опытом экзегезы». Эрудитский, глоссаторский подход Карла к профессии рано или поздно должен был привести его к самоустранению из диалога между писателем и читателем. Cклонность к литературному пьянству превратила его в издателя, который парафразу – изнасилованию условной Мабель Гавель, всегда будет предпочитать «кристальные тексты». Вероятно, Проффер как пионер набоковедения еще мог бы стать главным биографом писателя. Но поездка в Россию в 1969 году полностью изменила его жизнь. И это Альфред Аппель из Стэнфорда, другой комментатор «Лолиты», с которым Набоков состоял в переписке в те же годы, а позднее новозеландец Брайен Бойд станут классиками набоковедения, но не его первопроходец. Правда, и Аппель, и Бойд всегда весьма хвалебно отзывались о Проффере.

Карл отныне станет «проферментом» – издателем, превратившим свой литературный алкоголизм в бизнес, переводчиком, составителем антологий и библиографий, редактором журнала, автором предисловий, статей, обзоров, воспоминаний и рецензий, наконец, лоббистом русской литературы и литераторов, лектором и научным руководителем. Вполне закономерная и достойная судьба для поклонника формализма в литературе и позитивизма – в исследовании, который предпочитал участь гусеницы, чей «по-червяковски приземленный взгляд охватывает даль одного капустного листа».

Глава V

ЛЮБВЕОБИЛЬНАЯ ПОДРУЖКА

Cреди 63 авторов из списка набоковских аллюзий фигурирует, разумеется, один из излюбленных набоковских прозаиков – Джеймс Джойс, на которого Проффер дает весьма неожиданную ссылку: «Экстатическое описание Гумбертом своей первой ночи с Ло является частичным парафразом сцены в пабе Ника из „Поминок по Финнегану“». Так – в отличие от пассажа с гомеровскими сравнения из «Пнина» – уже жизнь влияет на литературу: Проффер со свойственной ему дерзостью вводит на этот раз себя в набоковский нарратив про Гумберта.