Книга Вспомнить нельзя забыть - Галина Щербакова

В больницу, куда привезли Ольгу, он пришел не потому, что бывал здесь когда-то. В ней работал его давний приятель. Он хотел показать гостю из-за границы новенькое оборудование для хирургии, которое закупили у американцев. Приятель сопровождал это оборудование, а поэтому и носился с ним, как дурень с писаной торбой. Он кричал по телефону:

«Ты не очень-то там! Не очень! Приходи и посмотри. На горбу своем пер из Бостона. Такая красота – облизать хочется. Мы народ-идиот, ничего своими руками сделать не можем. Сообразили наконец-то хоть покупать. Теперь за операции берем денежку с простого русского больного. А как иначе? Как?»

И они встретились и обнялись, и хлопнули спиртеца. И заели его сушкой. И пошли по коридору, и услышали человеческий крик, как будто режут по живому.

– Лежит одна. Поступила по «Скорой». Без травм. Сумочку у нее в автобусе вроде бы дернули… Хлопнулась оземь и кричит не переставая. Ни кто, ни что, ни звать никак… Хочешь посмотреть? У вас такого не увидишь… Ты чего?

– Такое ощущение, что я уже слышал этот крик.

– Так, крик… он же крик, он же вопль, он же ор, он же вой, он же… Ну, что там еще?

Оле как раз кололи успокоительное. Когда ее поворачивали, гость из Германии узнал эти портняжные швы. Вспомнил, что едва не плакал, когда только скоростью хирургии можно было спасти девушку. Он держал ее тогда за голову.

Бледное, орущее лицо с зажмуренными глазами. Он взял ее голову в руки и сказал, как говорил тогда, пять или уже шесть лет тому назад:

– Успокойся! Все будет хорошо.

И она затихла. Как тогда затихла от наркоза, так сейчас – от его слов. Через минуту она открыла глаза, и ему пришлось снять руки с головы, чтобы встретить ее взгляд.

– Я его видела, – сказала она. – Он был в автобусе.

Она тут же зажмурилась, потому что в нос ударил запах. Она ведь вошла в полный автобус и ухватилась за стояк возле задних кресел. Впереди стоял мужчина. Когда автобус дернулся, их это невольно сблизило, и она вспомнила эту сладкую горечь, от которой она ослабела и пошла, пошла, пошла…

То, что она кричит, она не знала. Кричала та девочка, которая жила давно с папой и мамой, у которой все было хорошо и правильно, и жизнь впереди была чудесная. У этой девочки все тогда кончилось в несколько страшных минут, пахнущих вот этой самой сладкой горечью.

Она помнила, что в сумочке нож, но заело «молнию» сумки, и крик от этого стал настолько диким, что она сама его испугалась и потеряла сознание.

17

Это нельзя объяснить. Это вне понимания простого человека. Но он вдруг понял, почему и зачем приехал в Россию, он вспомнил всеми фибрами души окровавленную голову девочки, которую держал в руках. И это был не медицинский случай, это была судьба. Это была любовь, тогда помноженная на смерть, а сейчас возвращенная как дар, как счастье… И он сказал, что увезет ее с собой навсегда, он знает, как убрать эти страшные рубцы на душе и теле этой хрупкой, беззащитной девушки. Приятель ему сказал, что у нее не будет детей.

– Ты дурак. Ты замаливаешь грех отъезда. А высокие чувства давно не в моде. Тебе нужна немка для продолжения рода.

– Не преувеличивай! На земле столько брошенных и никому не нужных детей, что честнее было бы обиходить их всех, а потом уже думать о собственном продолжении. У нас будут дети, ты еще позавидуешь.

Вот ведь штука. Мы знаем, как размножается гриб, знаем, по какой орбите движется комета Галлея. Мы доподлинно изучили вдохи и выдохи моря и зависимость их от Луны. Но почему один человек полюбляет другого, не знает никто. И не самый красивый, и не самый умный, и с дикцией у него некоторые проблемы, а тебе другого не надо даже с приплатой. И так было, есть и будет. Можно ли это понять?

У него была жена, классная такая девушка польских кровей. Но все оказалось обманкой. Есть в мире и море любви фальшивые субстанции, клюнешь – стошнит непременно. Или выйдет боком. Слава богу, расстались они по-хорошему. Он еще тогда не знал, что бывает время замирания чувства. Оно уже тебя нашло, но как бы затихло до поры. Сейчас он уверен: он полюбил эту умирающую девочку еще тогда, когда держал ее голову. Полюбил и испугался силы чувства, и бежал опрометью. Так бывают побеги от любви, как побеги у дерева. Сколь угодно рвись от ствола, а деваться все равно некуда. Вместе с Олей в его жизнь пришло осознание смысла всего. И зачем, и для чего, и кто ты есть. Ему даже хотелось плакать от радостного смятения. Но он не плакал. Ее, любовь, надо было беречь.

Но если у него все было как предопределено, у нее все было сложнее. Придя в себя после долгого крика памяти, она вдруг почувствовала успокоение, глубокое и сильное. «Я умираю», – подумала она. «Нет», – сказала мама. Она возникла из тени двери и встала рядом. «А где папа?» – спросила она. – «Рядом со мной». – «Я его не вижу». «Я здесь, девочка, – услышала она голос отца. – Ты жива. Мы рады». «Не хочу», – сказала она. И поняла, что врет. Она ведь не вруша. Может, это оттого, что стыдно быть живым, когда все самые близкие – мертвые? И как бы в опровержение того, что «все», она почувствовала его руки. И уже не стало мамы и папы. Были его руки, они стали «все».

18

Перед самым отъездом в Германию к ней домой пришел следователь. Она его не знала, он же ее вспомнил. Вспомнил безнадежность своих поисков насильника, ведь девочка ничего не могла сказать. Дело тогда кануло. Каким-то непостижимым образом история в автобусе попала в сводку происшествий, и следователь – любопытный дядька – свел концы с концами. Он пришел к Ольге с разрешением врача и спросил, что с ней случилось в автобусе. Она достала бумажку с профилем, обведенным чернилами.

– Я испортила рисунок, – сказала она. – Он тут непохож. – Она машинально взяла карандаш и одним движением нарисовала профиль и сама ахнула.

– Получилось! – сказала она. – Это точно. Я видела его на кладбище, а потом в автобусе. Я хотела его убить, у меня даже был нож. Но заела молния… Больше не помню… И еще… Я сама… Я виновата… Аллея была темная…

«Это не ниточка, – подумал следователь, – это хороший отпечаток». И решил, что вновь откроет закрытое дело. По дороге домой он вспомнил это: «Я сама… Аллея».

«Вот идиотка, – подумал он. – Мстительница… Сама, видите ли…»

Он был хороший парень. Простой, как три рубля (так выражалась покойная Олина бабушка), но с совестью. Не оборотень.

Он думал о том, что возмездие редко настигает преступников в России. Зло прорастает здесь в землю без следа, оно растворяется до молекул, но чаще всего оно переодевается в другие одежды. Такого количества нарядов для сокрытия попробуй еще сыщи. Одни называют это мимикрией, а другие – сильно умные – особым свойством русской материи. Такие, мол, мы. Мы, мол…

Следователь оказался существом любопытным. Он нашел человека по эскизу. Через кладбище. Там его узнали на рисунке. Ходит, мол, такой на такую-то могилу. Дальше – дело техники.