Книга Ловушка для княгини - Татьяна Луковская

Он стоял у дверей, глядя себе под ноги. Надо сказать: «Чего, княже, изволишь?», но язык не ворочался. «Чего ему надобно? — с раздражением подумала Настасья. — Я сейчас такая дурная, глаза, должно, красные как у рака».

— Я повиниться пришел, — кашлянул Всеволод, — не так мне все преподали, как оно на самом деле было… вот и разъярился.

Настасья молчала, она просто не знала, что ответить.

— Это тебе, — князь положил на ложе нитку жемчуга, та заблестела, лениво ловя тусклый свет из окна.

— Полюбовнице покупал, а подарить не пришлось, так решил опостылевшей жене сунуть, пусть «никто» порадуется? — ударила словом Настасья, с ненавистью глядя на подарок.

— А ты злая, — как будто впервые увидев, разглядывал жену князь.

— Дочь колдуна, чего с меня взять, — процедила Настасья, помириться она не хотела, все подбрасывая и подбрасывая дровишки в огонь ссоры.

— Да не был он никаким колдуном, — устало оперся на дверной косяк Всеволод, — силен, что бык, то верно, и так же туповат. Улита им крутила, как ей хотелось, из-за нее и сгинул. Вот она, да, может и колдуньей была, я бы не удивился… Я тогда любил ее.

— Что? — расширила Настасья глаза.

— Щенком был, в волчицу влюбился. Бывает такое, — криво усмехнулся Всеволод.

Настасья опять потрясенно потеряла голос.

— И ничего в ней такого не было, — пожал плечами Всеволод, глядя куда-то в себя, — невзрачна, даже дурна с лица, не то, что ты — в отца степнячка гордая. Та взглядом до пяток не пробирала, подбиралась незаметно, опутывала — опутывала, невидимые петли на руки и на ноги кидала… Не бойся, я с ней не был, издали вздыхал. Войной на Димитрия идти хотел, когда она померла, Ермила меня вот в этой горнице запирал, чтоб я остыл малость… Ну, не в этой, прежний терем-то сгорел, но в похожей. Обидно тогда до слез было, что как малого бояре наказали, сам то себе уж таким взрослым казался. Вот те и Улита.

— Я все равно ее люблю, — с вызовом бросила Настасья.

— Люби, на то ты и дочь, — совсем мягко проговорил Всеволод. — Хозяйка ты здесь, забудь, что наговорил. Челяди велю языки поприжать.

И он ушел.

[1] Матица — главная балка, на которой держится потолок.

Глава X. Подарок

Пальцы перекатывали жемчужины, гладкие, кругленькие. Настасья задумчиво смотрела на пламя светца. Нет, муж не придет, пустое ждать. Да и с чего появилась эта навязчивая надежда, как она смогла пробраться в глупое сердечко? Фекла все толкала в спину — иди сама, не выгонит, не сможет. Но Настасья лишь упрямо мотала головой, сделать шаг самой, значит пасть окончательно, растоптать остатки достоинства. Да и если все же выгонит, уж свою долю стыда она на дворе сегодня получила, совсем не хотелось хлебнуть еще. И молодая княгиня осталась. Правда, отчего-то отослала Ивашку спать с Ненилой, няньке объяснила, что голова крепко разболелась, да и сама в это поверила. Болит же, просто раскалывается.

Луна запуталась в кроне старой яблони. За окном стояла глухая полночь. Смешно уже ждать. Раздраженно бросив нить жемчуга в ларец, княгиня взяла медное зеркальце, вгляделась в сверкающую в свете пламени светца поверхность, на Настасью глянули грустные омуты карих глаз. «Не жена ты мне», — вспомнились холодные слова. «Хозяйка, но не жена. И никому не нужны: ни моя краса, ни тело, ни душа».

Настасья вздохнула, отложила зерцало и принялась расчесывать волосы, медленно проходя прядь за прядью.

— Эй, красна девица, — внезапно услышала она мужской шепот и от неожиданности выронила гребень.

— Кто здесь? — Настасья поспешно вскочила на ноги, прикрывая нательную рубаху большим шерстяным убрусом.

— К оконцу подойди, — снова шепнули ей.

Только сейчас она признала Боряту. Парень сидел на одной из веток яблони, напротив окна. Ветка опасно кренилась, грозя обломиться, но сидок не сдавался, пытаясь дотянуться и положить на подоконник княгини какой-то сверток.

— Ручку протяни, это тебе, подарочек.

Парень широко улыбнулся, и в темноте сверкнули белоснежные зубы.

— Не надобно, прочь ступай, — замахала на него Настасья, собираясь затворить окно.

— Погоди, седмицу не виделись, дай хоть одним глазком поглядеть.

— Ты с князем уезжал? — насторожилась Настасья.

— Ну вот, и не заметила, — громко вздохнул Борята.

— Скажи… — Настасья замялась, — скажи, а князь… там, у дядюшки…

— Да не водили к нему баб, — договорил Борята за нее застрявшие в горле слова. — В братину[1] с князем Давыдом по очереди ныряли, то было. Видишь, я мог бы соврать, а все ж правду говорю. Подарочек-то возьми, не яхонты пока, да дай время, и яхонтом осыплю.

— Пойди прочь, бесстыжий, не надобно мне ничего, — Настасья притворила один створ, собираясь следом захлопнуть и второй, но Борята исхитрился и зашвырнул сверток поверх ее плеча, потом диким котом стремительно слетел с дерева и растворился в кромешной тьме сада.

Подарок упал на лежанку, он белел небольшим пятном. Настасья не решалась к нему подойти, словно, если она возьмет его, то совершит какой-то грязный поступок, испачкается. Нравился ли ей Борята? Нравился, она, пожалуй, могла бы даже в него влюбиться со временем, покоряясь его шальному напору, но не теперь, не сейчас, в какой-нибудь другой жизни, а в этой она замужняя баба, нет не баба, замужняя девица, как не глупо это звучит, главное, что замужняя. А еще зимние глаза, будь они не ладны.

«Князь мной брезгует, а я открою подарок. Вот и квиты будем», — Настасья дернула край бечевки, опутывающей сверток, развернула льняную тряпицу. «Пряник!» Медовый, с выбитым рельефным рисунком свернувшегося калачиком кота. Такой уютный, домашний, что Настасья невольно улыбнулась, поднесла подарок к лицу, втянула тонкий медовый аромат. Батюшка всегда на Пасху дарил каждому чаду по такому сладкому гостинцу. А ей как старшей всегда вручал первой, только это не кот был, а райская птица. Вспомнился дом. Холодный жемчуг, которым Настасья играла весь вечер, сразу померк по сравнению с этим даром от души. Да и ей ли покупал бусы Всеволод?

Отчего-то опять расстроившись, Настасья отложила пряник на короб и, погасив светец, легла спать. А во сне ей привиделся большой смуглый человек с острым, словно клюв коршуна носом, он стоял в саду под старой яблоней и манил Настасью сойти вниз. Во сне все просто, не надо бежать по лестницам, можно просто шагнуть в сад прямо из окна, и Настасья шагнула, мягко опустилась в густую траву. Человек снова поманил ее, она без опаски пошла. Незнакомец тяжко вздохнул.

— Худо тебе? — пожалела Настасья.

— Сапоги жмут, снять не получается, — он указал на алые дорогой выделки голенища.

— Давай помогу стащить, — кинулась было Настасья.

— Нет, не надо, — отшатнулся незнакомец. — Прости меня, дочка, — хрипло произнес он.