Книга Стрелок. Митральезы для Белого генерала - Иван Оченков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это же надо, столько воды! – покачал головой унтер Нечипоренко, знакомый с кондуктором еще по прошлой войне и оттого держащийся с ним почти по-приятельски.
– Еще мало будет, – смачно зевнув, отозвался строгий начальник.
Справедливости ради, надо заметить, что накануне Дмитрий самостоятельно разобрал и собрал механизмы митральез, проверил все движущиеся детали, заменил смазку и от всего этого чертовски устал. Так что теперь ему было просто влом отвечать на дурацкие вопросы.
– Дык, сколько туда ее влезет? – простодушно удивился один из молодых матросов. – Кубыть трети довольно было бы.
– Пустыня кругом, дурик! – цыкнул на него унтер, погрозив кулаком. – Выкипит, глазом моргнуть не успеешь!
– Ну, рази что выкипит, – поспешно согласился тот, уважительно поглядывая на пудовые кулаки Нечипоренко.
Тут появился тяжело нагруженный припасами Шматов и вопросительно посмотрел на своего «барина», дескать, куда это все девать? На обоих плечах денщика висело по хурджину с разнообразной снедью, закупленной перед походом у Петросяна. Рядом с ним, тяжело дыша, стоял матрос, у которого припасами заняты не только плечи, но и руки.
– Тащи туда, – скомандовал Будищев и, стряхнув с себя усталость и апатию, бросился укладывать принесенное.
Артиллерийские офицеры в походе – самые счастливые люди, оттого, что в передках и зарядных ящиках их пушек всегда довольно места, которое можно употребить не только под бомбы, шрапнели или заряды. Поэтому-то у них на бивуаках всегда найдется выпивка и закуска, вызывающая неизменную зависть у пехоты.
Моряки в сухопутных делах были еще очень неопытны, даже не подозревали о некоторых тонкостях походной службы. Зато у кондуктора, ставшего волею судьбы командиром взвода, опыта хватало на целую дивизию, и теперь он беззастенчиво пользовался выпавшими ему возможностями.
– Ашот не бухтел? – поинтересовался Будищев у Шматова.
– А что ему? – удивился тот, не зная всех подробностей взаимоотношений маркитанта и «барина». – Расплатились мы с ним честь по чести, пусть радуется, что таковые клиенты есть.
– И сильно радовался?
– Ну кривил рожу маленько… может, зубы болели?
– Наверное.
Тут на батарее наконец-то появился уставший как черт Майер в сопровождении матросов, тащивших последние мешки и ящики с припасами.
– Кажется, все, – выдохнул гардемарин, обессиленно прислонившись к передку. – Ты не представляешь, сколько нервов мне стоила эта подготовка!
– Поздравляю, – отозвался Дмитрий, вытирая руки ветошью.
– Издеваешься?
– Ну что вы, ваше благородие. Как можно-с!
– Кстати, я пока стоял в очереди, переговорил с несколькими офицерами из Таманского полка, – многозначительно начал Майер.
– И о чем тебе поведали казачуры?
– Ты напрасно иронизируешь, мой друг. Многие из них встали на сторону Бриллинга и настроены крайне решительно.
– Что, прямо все?
– Нет, не все. Я бы сказал, что мнения разделились.
– Саш, не тяни кота за хвост, а лучше сразу скажи, что там за фигня?
– В общем, большинство полагает, что как только поступит известие о твоем производстве, Бриллингу следует прислать секундантов.
– На это он вряд ли решится. Скорее, наш бывший гвардиозиус попытается пришить меня до этого знаменательного момента.
– Зачем ты так говоришь? – возмутился гардемарин. – Я допускаю, что он тебе неприятен, но зачем же оскорблять человека?! Насколько я знаю, никто не может сказать, что у него нет чести…
– Никто, – охотно согласился кондуктор и после короткой паузы добавил: – Никто, кроме офицерского собрания лейб-гусарского полка и меня.
– О чем ты говоришь?
– Не бери дурного в голову, Сашка. Лучше давай сегодня отдохнем, а то завтра вставать ни свет ни заря.
– Ты думаешь?
– Я знаю. Пока всех запрягут, пока навьючат… бедлам тот еще будет. Так что приходи утром завтракать, я что-нибудь сварганю.
– Удивляюсь, зачем тебе твой Федор, если ты все можешь делать сам?
– Не все. Верблюда завтра он будет навьючивать. И лошадей запрягать. Кстати, как и твой Абабков… Слушай, есть тема!
– Какая еще тема?
– Нам ведь с тобой положено по верблюду, так ведь?
– Так.
– Во-от! А если запрячь их в арбу, то груза эти два дромадера утащат вчетверо больше!
– Заманчиво, – задумался гардемарин. – Только где же мы возьмем арбу, да еще и с упряжью?
– Хм, вопрос, конечно, интересный, – задумался кондуктор.
Найти арбу – задача и впрямь нетривиальная. Весь транспорт, что имелся в Бами и его окрестностях, принадлежал либо интендантам, либо маркитантам. И совершенно очевидно, что ни те, ни другие не захотят расстаться с ним ни за какие коврижки. Правда, есть еще жители окрестных аулов, и тут могут быть разные варианты… По лицу Будищева видно, что он поочередно обдумывал их все, пока, наконец, не пришел к какому-то одному.
– Федька, ты где? – позвал он денщика, но тот отчего-то не отозвался.
Как оказалось, Шматов сидел у их палатки и, вооружившись копировальным карандашом[8], что-то старательно выводил на клочке бумаги, высунув от усердия язык. Деликатность никогда не входила в число добродетелей Будищева, а потому он беззастенчиво заглянул приятелю через плечо и громко прочитал:
– Здравствуй, дорогая моя и ненаглядная Аннушка. Ты уж прости меня за то, что я уехал не попрощавшись, а только отпустить Дмитрия Николаевича одного мне было неспособно. А ты бы меня не отпустила, хоть я бы все одно уехал…
Дмитрию на минуту стало стыдно. Ему за все время так и не пришло в голову написать хоть пару строк о своем житье-бытье Гесе или Стеше. Он вообще не привык писать письма. В прошлой жизни было особо некому. Невесты он так и не завел, а спившимся родителям не хотелось. Да, если честно, он и не знал, живы ли они, или быть может, уже умерли, сгинув в пьяном угаре.
– Я тут это… – смутился Федор, прикрывая листок рукой, – а то мало ли, в бою ить всякое бывает.
– Ну-ну, – с деланым безразличием пожал плечами кондуктор, – пиши, писатель. Можешь от меня привет передать.
– Ага, – с готовностью отозвался приятель и снова взялся за карандаш, но тут его снова прервали, на этот раз Майер.
– До чего же скучно ты пишешь, братец, – заявил он. – Если уж взялся за письмо к женщине, так не поленись и добавь каких-нибудь описаний. Окружающих красот, или еще чего.