Книга Пост 2. Спастись и сохранить - Дмитрий Глуховский

— А что там за войско у них?

— Гарнизончик вшивый. Человек, что ли, двадцать. Граница спокойная.

— А для чего нас тогда целую сотню отправили?

Лисицын вместо объяснений сплевывает шелуху.

За Садовым кольцом красивая Москва заканчивается и начинается Москва обычная: обитаемые подлатанные здания соседствуют с щербатыми заброшенными, в некоторых свет горит только в одной квартире на последнем этаже — старуха, наверное, какая-то не хочет бросать дом, где прожила всю жизнь, и упрямо продолжает таскать себе воду бидонами по лестнице мимо покинутых и дырявых чужих жилищ. Россия сильна инерцией.

Дороги тут похуже, чем внутри серебряного пояса, но грузовик проедет запросто. А вот за бронзовым поясом, за Трешкой, по которой проходит столичная граница, все уже совсем иначе. Фонари горят редко, по темным улицам ветер носит мусор, мирные жители жмутся к блокпостам.

— Кригов-то ваш друг, говорят, был? — спрашивает Задорожный.

— Был и есть, — твердо отвечает Лисицын.

— А про него ничего не слышно, ваш-бродие?

— Та ты брось меня благородием звать, Задорожный, ты ж знаешь, я сегодня только вон погоны надел. Юра.

— Вадим тогда, — улыбается тот и сразу борзеет. — Вообще, конечно, рискованная затея была — с полусотней за Волгу…

— Государева затея, — строго говорит ему Лисицын. — Разведка.

— Ну ясно. Но мы-то ведь за Волгу не собираемся? А то огорошат в последний момент!

— Нет такой информации, — говорит Лисицын еще строже.

— Ясно-понятно. Ну, я так спросил. На всякий случай.

По Садовому подъезжают к проспекту Реставрации, поворачивают к площади Трех вокзалов.

— Быстро докатили, — вздыхает Задорожный; оглядывает кабину, похлопывает торпеду. — Нам бы такие вездеходы, а?

— На всех не напасешься. Жандармерии нужней, видать.

Водитель — сам из жандармов, в синем мундире — не смотрит на них, но все внимательно слушает.

— Времени мало прошло еще, — отвечает Лисицын на позапрошлый вопрос Задорожного. — У Кригова бессрочная экспедиция была. Вернется, никуда не денется.

2

Пока бойцы прыгают из жандармских «Уралов» и строятся в двойную шеренгу, вытаскивают пулеметы и цинки с патронами, Лисицын оглядывает площадь. Тут затеяна великая стройка, и работы идут даже теперь, ночью, при дорогом электрическом свете. Машут стрелами автокраны, матерятся оранжевые рабочие, катая в тачках вязкий цемент, брызжут искрами сварщики в забралах, пищат, сдавая назад, самосвалы с бурой стылой землей.

— Что строите, братцы? — спрашивает чубатый казак, раскуривая вонючей самокруткой заморенного таджика.

— Вам строим базу. Не знаешь, что ль?

А Лисицын в курсе: на площади сооружают укрепрайон. По восстановленным железным дорогам пойдут бронепоезда и теплушки с казаками: с Казанского вокзала — на Казань, с Ленинградского — на Питер, с Ярославского — на тот край земли.

Он хлопает чубатого по плечу, тот прячет бычок в ладони и козыряет.

— Кругом на месте! Шагом! Арш! — кричит Лисицын, проходя мимо.

Сто человек как один поворачиваются, шеренга становится колонной. Бойцы — что тульские, что рязанские — подобраны славные. Крепкие, сытые, хорошо вымуштрованные. Следом за ним они громыхают слаженно, в ногу, как на параде, и дробный, с танковым подлязгиванием, стук кованых каблуков наполняет Лисицына спокойствием и решимостью. За ним — сила, на которую можно опереться, и сам он — часть этой силы.

Проходят через Ярославский вокзал. Свет внутри уже горит, но это маляры белят залы — будущие казармы и склады, чертят на стенах казацкие гербы. Скоро сюда заселятся истомившиеся в офицерских курилках «Пекина» есаулы и сотники, перроны наполнятся бойцами, ожидающими погрузки на свой поезд. Пускай пока доучивают азы рукопашного боя и стрельбы — в Туле, в Рязани, в Ростове, в Твери. Пускай пока офицеры дослушивают духоподъемные речи политруков и докуривают сладкую столичную махорку. Скоро разосланная из Московии во все концы разведка вернется, и тогда их время настанет. И тогда возродившийся из пепла двуглавый орел расправит над страной свои крылья. А пока — завидуйте подъесаулу Лисицыну, бездельники. Завидуйте тем, кому выпало действовать уже сейчас.

Сейчас перроны еще пусты, пусты пути. На одном только стоит под единственным фонарем красно-зеленый локомотив, к которому прицеплены два вагона от электрички.

Лисицын здоровается коротко с начальником поезда, человечком с запавшими глазами, с кожей хрупкой, как истлевшая бумага, и с раковым зобом. Бойцам скомандовано грузиться — по полсотни в каждый вагон.

— А че за срочность за такая? — сипло спрашивает он.

— К утру должны там быть. К рассвету.

— Ну… К утру-то, дай бог, будем.

Казаки рассаживаются по изрисованным пластиковым сиденьям, Лисицын идет к машинисту в рубку. Железнодорожники в черной форме семафорят отправление, поезд гудит, чтобы людишки от него разошлись, раковый начпоезда сдвигает с места обмотанную синей изолентой рукоять — и платформа плавно сдвигается назад. Оставив за спиной единственный фонарь, поезд, как с обрыва, падает в темноту — но тут машинист зажигает головные фары, и впереди вырисовывается путь: две блестящие проволоки рельс и ползущие навстречу столбы — отметки на рулетке, раскатанной от точки начала всех координат в бесконечность.

3

В кабине локомотива их четверо — зобатый начпоезда, Лисицын со своим ординарцем и еще жидкобороденький машинист в тренировочных штанах с оттянутыми коленками.

Лисицын лущит подсолнух. Начальник поезда смотрит на него неодобрительно, и Юра тогда протягивает ему горсть:

— Семечку будешь?

— Не буду. Не сорил бы ты тут, атаман.

Лисицын мыском сапога заметает шелуху под кожух.

— Я буду, — просит машинист.

— Бери. Бери-бери, не жалко.

— Так это че, карательная экспедиция у вас, типа? — спрашивает у Лисицына начальник поезда.

Тот старается посмотреть на него строго.

— Порядок будем наводить. Сам ты карательная!

— Ну да.

Раковый прикладывается к мятой алюминиевой фляжке, Лисицыну не предлагает. Едут не разговаривая — через темноту, но не через пустоту: тут и там в свете фар виднеются какие-то хибары, лачуги, избы.

По дороге с Кавказа в Москву такое же. Жмется народ к железной дороге, вокруг нее жизнь и существует главным образом.

Кое-где окошки теплятся, людишки, выйдя на крыльцо, жмурятся, прикрывают ладонями глаза, но смотрят на поезд — а многие и машут ему: вот едет доказательство того, что они не одни застряли сами по себе где-то во Вселенной, а являются гражданами страны, которая была и снова будет великой.