Книга Пойма - Джо Р. Лансдейл

После этого голоса стихли, а чуть позже мама сказала:

— …что-то я не в том настроении после этой твоей сказочки на ночь. Ты уж прости, милый.

— Да ничего, — шепнул папа. Потом стало совсем тихо. Я свернулся под одеялом; меня одолевало незнакомое чувство, которое не знал я толком, как и назвать. Страх. Возбуждение. Ощущение тайны. Я ведь даже не подозревал, что бывает на свете нечто такое, о чём говорили родители.

Тогда же я решил, что встану как можно раньше да попробую уломать папу взять меня с собой в Перл-Крик. Он ведь передо мной в долгу. Как-никак тело-то я нашёл.

Я лежал и погружался в сон, потом пошёл дождь — сначала тихонько, а там и припустил как следует. Его шум наконец меня усыпил.

* * *

— Нет. Тебе со мной нельзя.

— Ну пап…

— Никаких «ну», «но», «если» или «может быть». Со мной нельзя.

Только-только забрезжил рассвет, а я в эту ночь толком и глаз не сомкнул — боялся, что не проснусь вовремя и не успею попросить поехать вместе с папой. Но усталости не было ни в одном глазу. Я кипел бодростью и воодушевлением. Ни в коем случае нельзя было выдавать, что я слышал их разговор через стену. Я невинно поинтересовался у папы, какие у него планы на день, он ответил — поедет в Перл-Крик, я спросил — зачем ему в Перл-Крик, а он сказал — надо, мол, выяснить кой-чего у тамошнего доктора насчёт трупа женщины, который я нашёл. Тут-то я и спросил, можно ли мне тоже поехать.

— Буду там тише воды ниже травы, — пообещал я.

— Допустим, что и будешь, сынок. Но всё-таки, по-моему, не стоит тебе со мной ехать. Это взрослые дела.

Мы сидели за столом. Папа ел яичницу из двух яиц, которую пожарила мама. Обмакивал в желтки большую лепёшку. Мне мама приготовила то же самое и налила полный стакан простокваши. Бутылку с колпачком, в которой хранилась простокваша, мама опускала в колодец, чтобы держать её на холоде, и вытягивала по нашей просьбе.

Я спешно доел завтрак и допил простоквашу, опасаясь, как бы не проснулась Том — в те годы все мы были ранними пташками. Как только Том встанет и пронюхает, что я пытаюсь уломать папу на поездку, весь план накроется медным тазом, потому что Том тоже захочет поехать, а если папа не желает брать с собой меня, ей-то он уж точно откажет. Когда мы оба хотели одного и того же, папе было проще сказать «нет» нам обоим, чем кому-то одному разрешить, а другому отказать.

Он, конечно, уже сказал мне «нет», но я-то к тому времени усвоил, что «нет» не всегда означает «нет», по крайней мере, в первый раз. Когда папа отказал мне в третий, тут-то я понял: лучше пока заткнуться.

Наливая папе кофе, мама сказала:

— Послушай, Джейкоб, но ведь тело-то он уже видел. Отчего бы тебе не взять Гарри с собой? Не обязательно же ему снова смотреть на тело.

Не совсем то, на что я надеялся, но если удастся-таки уговорить папу, это будет хоть что-то. Кто знает, что из этого получится.

Папа вздохнул. Поглядел на маму — она улыбнулась. Тогда папа сказал:

— Ну не знаю. Ему по дому надо трудиться.

— А сегодня утром работы не так уж много. Могу и я за него всё сделать. Я да Том.

— Вот уж Том-то обрадуется, — хмыкнул папа.

— Ты ему просто разреши с тобой съездить, да и всё тут. Узнает, чем ты занимаешься, ну так и что в том такого?

Мама встала у папы за спиной и приобняла его за плечо. Посмотрела на меня и ободряюще подмигнула.

Папа на это больше ничего не сказал, молчала и мама, а я-то знал: когда папа готовится сделать решительный шаг, стоя на краю этакой мысленной канавы, лучше всего просто подождать. Значит, он ещё не совсем уверен в своём выборе и прикидывает в уме возможный расклад. Дальше одно из двух. Если дело примет оборот в нежелательную для меня сторону, то можно сколько угодно просить, умолять, канючить — толку не будет, едва только он окончательно определится с решением и сделает шаг, о поездке можно забыть. Тогда эту его мысленную канаву никак не перепрыгнешь.

Папа допил вторую кружку, попросил маму налить ему третью, чтобы взять в дорогу. Взглянул на меня, поджал губы и процедил:

— Можно. Но только не вздумай путаться под ногами. Едешь со мной туда, а потом обратно, не больше того, вот что заруби себе на носу.

— Хорошо, пап, — сказал я.

Мама намазала мне маслом здоровенную лепёшку, обернула её тряпочкой, которая применялась как подставка под чашку, налила ещё стакан простокваши и дала мне всё это в дорогу. Мы вышли к нашему «форду», папа завёл двигатель, и вот мы тронулись в путь.

Ездить на машине было увлекательно. Пользовались мы ею не каждый день. Экономили таким образом бензин и, по словам папы, берегли двигатель. К тому же не везде вообще можно было проехать на автомобиле. Приходилось топать пешком, скакать верхом на муле или трястись в фургоне. Но сегодня был особенный день. Не только потому, что дорога вела нас в Перл-Крик, но и потому, что я ехал с папой навстречу новым открытиям.

Когда мы выкатились со двора, солнце уже припекало вовсю; папа вёл машину и пытался при этом прихлёбывать кофе, а я между тем умял свою лепёшку с маслом и впервые почувствовал, что переступил ту самую черту, за которой уже нет ребёнка, а есть взрослый мужчина.

* * *

Было сыро, и пару раз мы чуть было не завязли в раскисшей дорожной грязи, но в итоге всё же благополучно добрались до Перл-Крика.

«Перл-Крик» значит «жемчужный ручей», и ручей с таким названием действительно протекал через город. Местами он был широким и быстрым, а русло выстилал белый песок и перламутровая галька, отчего ручей и получил своё имя. По берегам росли вековые деревья гикори, величественные дубы да криволапые плакучие ивы с корнями толщиною в руку — они торчали из земли, оплетали берег, извивались как сказочные змеи и давали приют змеям вполне всамделишным.

На одном из берегов этого ручья и помещался названный в честь него городишко. Чтобы добраться до него с нашего берега, надо было пересекать поток по узкому дощатому мостику: доски трещали под автомобильными покрышками, конскими копытами или фургонными колёсами, будто мостик вот-вот развалится на части.

В Перл-Крике жили сплошь цветные, кроме старого Папаши Трисома: с помощью своих сыновей управлял он местным лесопильным заводиком, который, правда, принадлежал кому-то другому, а заведовать почтовой конторой и хозяйственной лавкой ему помогала жена.

Папаша женился на негритянке, поэтому среди белых его презирали, зато приняли среди цветных. В былые годы как-то раз по дороге верхом в город подстерегли его ку-клукс-клановцы, сбросили с лошади, раздели догола, отхлестали кнутом, обкорнали волосы, обмазали дёгтем, обваляли в перьях, лошадь застрелили, а самого отвезли в город, привязав к перекладине между двух машин, и в таком виде вышвырнули на площади перед лавкой.

Ходили слухи, что Папашу, верно, не линчевали только потому, что в Клане состоит какой-то его родственник. Как бы то ни было, Клан решил: хватит с него кнута и дёгтя с перьями. Папаша вернулся к своей негритянке, а ребята в балахонах с тех пор оставили его в покое.