Книга Загадки истории. Византия - Андрей Домановский

Пурпур сопровождал императора во всем и помимо одежды. Специальными пурпурными чернилами, которыми было позволено пользоваться только ему, подписывал василевс документы. В каждом помещении дворца специально для императора были установлены специальные возвышения из порфира – так называемые роты в виде полукруглых плит. Они предназначались сугубо для императора, чтобы он мог всегда и везде возвышаться над подданными. Никто без специального дозволения государя не имел права становиться на эти возвышения, это разрешалось лишь в исключительных случаях для возглашения царю славословий. Наконец, лишь царя хоронили в порфировом саркофаге.

Вторым императорским цветом было золото – золотой была императорская печать, сияющие доспехи, парчовые одеяния, нашивки и накладки. Блеск драгоценного металла ассоциировался с величием, солнечным сиянием, божественным светом, сходным с нимбом святости на иконах вокруг головы святых. В сочетании с золотом и багряницей императорским считался и белый цвет – цвет непорочной чистоты, белоснежной туники и пресветлого лика василевса. В знак траура, в отличие от всех остальных жителей империи, император облачался в одежды белого, а не черного цвета.

Однако мрачным был в восприятии современников цвет пурпура «злосчастного царского одеяния», который свидетельствовал не только о безграничной власти, но и о жизни в блестящем рабстве. Император был настолько увешан – в буквальном смысле – символами своей власти, что едва выдерживал их физический вес. Тяжелая парадная одежда превращала все многосложные церемонии в сущий ад. Василевс Михаил V Калафат (1041–1042 гг.) чуть не упал в обморок во время коронации, не выдержав спертого душного воздуха в храме и тяжести пышных, усыпанных драгоценными каменьями императорских одежд и инсигний (регалий). Его едва привели в чувство, а само происшествие истолковали как дурной знак.

Феофилакт Симокатта, историк VII в., советовал василевсу: «Будучи любителем мудрости, считай, что эта порфира – дешевая тряпка, которой ты обернут, а драгоценные камни твоего венца ничем не отличаются от камешков, лежащих на берегу моря». И действительно, целый ряд императоских инсигний и церемоний призван был подчеркнуть бренность и преходящесть личности правителя перед лицом Господа: насколько великой и неоспоримой была сама идея божественного происхождения императорской власти, настолько же ничтожным был конкретный ее носитель.

Так, важнейшей царской инсигнией была так называемая акакия – специальный мешочек с землей, который василевс должен был держать в руках наряду с символом власти – державой. Наполненная пылью акакия символизировала ничтожность и тленность телесного правителя, из праха в этот мир явившегося и обреченного в прах уйти после смерти. В начале Великого поста василевс даже должен был плакать над этим мешочком во время молитвы в Св. Софии, когда придворные восклицали: «Помни о смерти!» Диакон Агапит не зря отмечал: «Никто да не кичится знатностью рода, ибо родоначальник у всех один – прах».

Только что став императором, еще в процессе коронации в храме Св. Софии, василевс, которому подносили горшок с костями, должен был выбрать мрамор для своего будущего саркофага из предложенных резчиком образцов. Напоминание о смерти не покидало императора даже во время торжественных шествий – по свидетельствам арабских авторов, правителя всегда сопровождал специальный чиновник, мерно повторявший ему фразу: «Помни о смерти! Не забывай о смерти!»

Можно сказать, что существовал культ императора, но не человека, личности, а воплощения державной власти. И главным храмом отправления этого телесного культа был императорский дворец, а бесчисленные церемонии, из которых состояла повседневная жизнь василевса, представлялись, в таком случае, разновидностями литургии – богослужениями в честь самодержца. Важным элементом был проскинисис – простирание ниц перед василевсом, сопровождавшее чуть ли не каждое появление василевса перед подданными. Важно отметить, что точно так же, как подданные должны были преклоняться перед самодержцем, сам он совершал проскинисис, поклоняясь святыням и Господу во время церковных праздников. Этим подчеркивалась ничтожность монарха перед Богом, а его уничижительная поза подчеркивала, что его положение настолько же низко по сравнению с положением Господа, насколько высоко по отношению к подданным. Показательна в этом отношении созданная в конце ІХ в. мозаичная композиция над входом в храм Св. Софии. На ней изображен василевс Лев VI Мудрый (886–912 гг.) в глубоком проскинисисе перед Иисусом Христом. Господь правой рукой благословляет при этом даже не столько императора, сколько каждого входящего в храм и видящего изображение, а левой рукой держит в руках раскрытый кодекс. Благодаря этому взгляду Христа перед собой выстраивается важнейшая символическая ось снисхождения божественной власти и благодати: от Бога – через василевса – к подданным.

Церемонии могли быть относительно нейтральными, когда василевс исполнял ритуальные действия, на первый взгляд явно не связанные с его властью.

Существовали церемонии, которые подчеркивали подчиненное, второстепенное положение императора по сравнению с источником его власти – Господом Богом. Так, василевс, одержавший победу над врагами во время войны, не самолично вступал в Константинополь в качестве триумфатора, а скромно сходил с колесницы перед столичными Золотыми воротами, водружая на нее икону Богоматери Одигитрии. Далее император следовал пешком или ехал верхом на коне по центральной улице города Месе вслед за колесницей с иконой, показывая, тем самым, кто был истинным предводителем в бою и победоносцем. Путь его был усыпан миртами и лаврами, а ликующая толпа славила победу.

Изображение такого триумфального шествия сохранилось на одной из миниатюр богато иллюстрированного знаменитого Мадридского списка Хроники Иоанна Скилицы. Есть яркие описания триумфов и в письменных источниках.

В своей дворцовой жизни, религиозных церемониях и процессиях император должен был восприниматься как живой образ Христа. Показателен в этом отношении пример церемонии омовения ног нищим во время Страстной недели. В Страстной четверг, перед Пасхой, василевс, полностью подражая Иисусу, мыл двенадцати константинопольским беднякам правую ногу, после чего вытирал и целовал ее. При этом присутствовавший патриарх должен был лишь зачитывать Евангелие с описанием омовения Христом ног бедняков, а василевс воспроизводил эту сцену буквально. Нищие конечно же были специально подобраны и приготовлены для этого ритуала – вымыты и обряжены в чистую нижнюю рубаху и короткие штаны, а по его завершению каждый из них получал по три золотых монеты. Однако этот факт ничего не менял – в таком подражании Господу императором демонстрировалось как отеческое попечение по отношению к подданным, так и самоуничижение, в котором первый становился последним.

Современному прагматически настроенному человеку приверженность византийцев к церемониям, их дотошность в соблюдении ритуалов может показаться странной формальностью, чем-то вроде глупого обычая. Однако с той же меркой мы можем подойти и к инаугурации президента, застольному этикету или дипломатическому протоколу. А для византийцев каждое церемониальное действо было преисполнено глубоким символическим смыслом. Константин VII видел в придворных церемониях «внешнее проявление внутренней гармонии». Особенно трагично вся эта пышность придворных церемоний выглядела в последние десятилетия существования империи, терявшей под ударами турок-османов последние пяди своей территории. Воистину пророческой стала для того времени знаменитая греческая пословица: «Мир погибал, а моя жена все наряжалась».