Книга Сказания Фелидии. Воины павшего феникса - Марина Маркелова

Широкий проход от Дворца к Храму, несколько тоннелей в восточной части, превратившиеся в тюрьму Аборна, и три коридора, упирающиеся в небольшую площадку в западном крыле — вот и все, что было известно об огромном мире, раскинувшемся прямо под ногами.

Линварду не раз приходилось спускаться в подземелье, но всегда ему становилось не по себе, тесно, душно. Он не боялся хищных оскалов статуй или черноты бездонных глоток неизведанных тоннелей, но с неприязнью поглядывал в мрачные проемы, держался от них подальше и торопился оставить безрадостный лабиринт.

Это были владения Хорета, страшного надзирателя тюрьмы Аборна.

— Кого привели? — спросил он сурово, когда заскрипели тюремные двери.

— Бунтаря, — отозвался самый старший из воинов, Айлен.

Хорет, скрюченный, как околевший паук, вылез из тени, снял факел и подошел к гостям. Пламя проплыло перед лицами, облизало желтым светом.

— Бунтаря, бунтаря, бунтаря, — пробубнил он под нос, — не могли, кого получше найти. Ладно, идемте.

Хорет был низкорослым мужиком с толстыми, похожими на бревна руками и круглой, сутулой спиной, из которой, как гребень, торчал позвоночник. Он шел впереди, сильно хромая на левую ногу. В одной руке, поднятой над головой, нес факел, в другой, граблей висевшей вдоль тела — связку ключей, вздрагивающую от каждого шага надзирателя. Изредка мужик оборачивался, словно проверяя, не отстал ли кто. Тогда его глаза щурились подозрительно, губы растягивались, а на заросшем жесткой щетиной лице, расплывалась неприятная ухмылка. Не понятно было, кому она предназначалась — воинам или их пленнику. В полумраке узких коридоров Хорет казался одной из статуй, которая вдруг ожила и захватила власть в этом темном мире под землей.

Пойманный мужчина, тот самый, что взволновал толпу на площади, послушно шел туда, куда ему велели. Его руки были крепко стянуты за спиной, глаза завязаны платком. Пленник не думал сопротивляться, но спутники Линварда, Айлен и Ланз, то ли от злости, то ли от скуки, то и дело толкали его в спину и, стиснув зубы, добавляли словесную оплеуху. Мужчина спотыкался, падал пару раз, молча, поднимался и шел дальше, гордо выпятив грудь.

Линвард не вмешивался, хотя и не любил насилия над поверженными. Не желая ссориться с воинами, он ждал, когда они, наконец, дойдут до намеченной Хоретом камеры, но не выдержал, когда пленник, после очередного пинка потерял равновесие и, падая, уткнулся носом прямо ему в спину.

— Довольно! — рявкнул Линвард, резко развернувшись.

Мужчина осторожно встал сначала на колени, затем и вовсе поднялся. Губы его шевельнулись, сквозь зубы просочилась тихие и злые слова:

— Собаки, выученные человеком, травят своих волчьих братьев. Собаки вы и есть.

— Ну-ка, поговори мне еще, — пригрозил Айлен, — а ты, Линвард, кого жалеешь? Эту мразь, что попрала закон?

Линвард устало вздохнул и спокойно ответил.

— Мы не палачи и не судьи. Мы свою работу выполнили. Если он и заслуживает чего-то, то это не нам определять. А что касается жалости, так это совестью правильнее называть. Он связан, слеп, слаб, один среди врагов. Много ли чести его унижать еще больше?

— Добрый ты, Линвард, — негромко отозвался Ланз, — он нас ненавидит люто, а ты его по головке гладишь.

— Ударом на удар отвечаю, а этот не спешит руки распускать. Так зачем же первыми начинать?

— Воспитатель, — ухмыльнулся Хорет, — ладно, глаза-то ему развяжи. Можно уже.

Линвард дернул узел, тот ослаб, повязка спала с глаз пленника и повисла на взмокшей шее.

Тогда, на площади, когда выхватили из беснующейся толпы главного смутьяна, Линвард не разглядел его лица. Зато, в слабом факельном свете, видел теперь. Взъерошенные волосы с жирноватым блеском, густые светлые брови у перебитой когда-то давно переносицы, острые скулы, треугольный подбородок, заросший короткой щетиной, нос с легкой горбинкой, насмешка, застывшая на тонких губах. И светлые, то ли серые, то ли голубые глаза с огромными черными зрачками, в которых неистово скакали искорки. Линвард смотрел в них и думал, что это — невинные отблески факельного пламени или обжигающе ненависть к своим захватчикам?

Пленник был еще молод, но, несмотря на слабость и унижение, держался ровно, от чего казался выше воинов.

— Это ты, верно сказал, страж города, — заговорил он, обращаясь к Линварду, громко, уверенно, с едва заметной издевкой, — вы не палачи. Вы хуже… Тупые марионетки. Вас дергают за нитки, а вы и рады.

— Рот закрой и пошел! — прикрикнул Ланз. — С другими поговоришь, посмотрим, кто голосистей будет.

Узник пошел за Линвардом, как шел и прежде, только больше не молчал.

— Можешь снова толкнуть меня! — гудел его голос, отскакивал от каменных стен, летел по проходам и таял эхом. — Ничего, я стерплю, поднимусь. А вам не встать, когда ваш кукловод оборвет нитки. А они-то уже давно подгнили. Падете, взревете, и вот тогда посмотрим, кто над кем посмеется. Жалкие душители. Ничего, не долго осталось. На всех вашей тюрьмы не хватит. Скоро увидите, чего стоит ваш Совет.

— Да ну, — ухмыльнулся Хорет, — мечтай, приятель, пока мечтается.

Надзиратель остановился, наконец. Поднес к глазам связку, покрутил, выбирая ключ, вставил в скважину, повернул со щелчком. Толстая решетка подалась вперед.

— Ну, заходи, — гоготнул он. — Уж извини, не королевские покои.

Пленник смело шагнул внутрь, Хорет развязал ему руки и поспешил замкнуть решетку.

— Совет изжил себя, — сказал бунтарь напоследок, не так злобно, как раньше, — вам пора бы это понять и встретить перемены достойно, как подобает настоящим воинам.

— Угомонись, — Хорет, как зверь, лязгнул на пленника зубами, — а то я тебе устрою прелести новой власти! Узнаешь у меня!

Пленник промолчал, он вцепился тонкими пальцами в прутья, приник к ним лбом и выслушал, наслаждаясь каждым срывом голоса надзирателя.

Линвард стоял напротив, прислонившись спиной к холодной стене. Думал о мужчине в камере. Пленник не боялся, он, словно губка впитывал громкие эмоции Хорета, упиваясь победой. Именно победой… Слова растормошили надзирателя, а гнев были ничем иным, как воплями безнадежности.

Глаза Линварда скользнули выше, под потолок. Оттуда, на собравшихся внизу людей глядела каменная помесь тигра, волка и змеи. Она разинула клыкастую пасть, сморщилась, высунула раздвоенный язык. Сожрала бы, будь живой. Зверь словно приметил воина, но для чего? Склонить на свою сторону или…

Линвард отогнал всякие «или». Когти скребли, да не давили. И он знал, чего от него хотела статуя. Того же, что и узник. Только Линвард был сильнее Хорета. Никаких сомнений, он помнил клятву. Что проникает внутрь, сливается с кровью. Предать ее — отравить себя. Умереть. Превратиться в статую зверя. Запереться в холодном подземелье.

— Ланз, Айлен! — Линвард призывно махнул рукой. — Пошли уже отсюда.