Книга Сезон мести - Валерий Махов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мухин захрипел, вздрогнул, открыл сначала двери, потом глаза, и его начало выворачивать наизнанку.
Взгляды, которые Антон бросал на Лену, были настолько красноречивыми, что даже русалка, сбросив чешую, с готовностью раздвинула бы плавники. Но Лена, казалось, не замечала страданий своего коллеги по работе. Она так сумела поставить себя в коллективе, что у оперов сложилось впечатление, будто все они находятся в центре ее внимания. Она практически на равных пила с ними по поводу и без повода. Участвовала во всех совместных акциях оперского досуга и вскоре, будучи красивой девушкой, стала своим тельняха-парнем.
Что касается Антона, то, как говорили классики, налицо были все пошлые признаки влюбленности. Он понимал, что долго так не протянет, но сделать с собой ничего не мог.
Один раз, подсаживая Лену в служебный «уазик», он как бы случайно подсадил ее не по уставу и получил такой холодный и презрительный взгляд, что долго потом не мог опомниться и прийти в себя. Самое страшное, что все это замечали, и постепенно Антон стал мишенью для острот и шуток всего отдела. С этим надо было что-то делать, но что именно, Антон не знал.
Вот и сегодня, выезжая на задание, Голицын чувствовал себя не в своей тарелке. Им нужно было арестовать на наркопритоне человека, который уже несколько лет находился в розыске.
Дело обычное, но Антон почему-то волновался, как в первый раз.
«Не дрейфь, Князь, справимся», — успокаивал его Кротов. Но легче от этого не становилось. «Лучше бы ее вообще не было», — бросив взгляд на Лену, зло подумал Голицын и отвернулся.
Они подъехали к старинному дому на окраине города и, спрятав машину, вошли в подъезд.
Подойдя к двери, Лена сделала условный звонок: хозяин притона был у Кротова на связи и потому все прибамбасы барыжной конспирации опера знали. Дверь открыл сам хозяин и тут же, для убедительности, получил от Кротова в «грызло». Маруха хозяина с криком «Шары, менты!» бросилась на Лену, но, получив резкий удар в челюсть, мешком упала на грязный пол. Лена нагнулась, чтобы застегнуть на ней наручники, а Антон, вместо того чтобы броситься на цель их визита, зачарованно уставился ей под юбку. Воспользовавшись этим пикантным обстоятельством, разыскиваемый преступник, оттолкнув Антона, выскочил из квартиры. И ни быстро налаженная погоня, ни система «перехват» уже не помогли. Преступник сбежал, оставив опергруппу ни с чем. Несколько случайных наркоманов и пара галлонов опийного экстракта — вот и весь незавидный улов. После этой неудачи Антон понял, что так дальше нельзя. Надо что-то делать. А вот что?!
Средства массовой информации в нашем городе всегда были какими-то вялыми. На заре перестройки у нас появился первый в стране коммерческий телеканал, который продержался какое-то время на энтузиазме и таланте ведущих. Один из них вскоре стал депутатом, а другой уехал в США.
Была еще газета «Ориентир», которую власти закрыли, а редактора за несговорчивость и ершистый нрав не мудрствуя лукаво посадили. Спасибо, что не убили!
На этом, пожалуй, свободная мысль и закончилась. Остальные СМИ стали рупорами либо власти, либо толстых кошельков, что в конечном счете одно и то же. Любое событие, происходящее в нашем городе, освещается дозированно и тенденциозно. Наш город вообще какой-то странный. Иногда кажется, что он и не живет вовсе, а так, существует понарошку. По договоренности с Киевом, по согласованию с Москвой.
Говорят, что тоска зеленая. В нашем городе даже тоска другая. Она серая. А это самая страшная тоска. У нее нет перспективы. Зеленая — она как листва, может вылинять, пожелтеть, опасть, в конце концов, под ветром, дождем и снегом перемен. А серая — она навеки. Да и бог с ней, с серой, лишь бы не почернела!
Откуда только Нобелевские лауреаты по трое и в ряд здесь берутся? От тоски, наверное…
Вот бы от тоски и безнадеги СМИ наши серые не чернели, а полыхнули бы радугой перламутровой! Перестали бы обслуживать всякую нечисть подобно представительницам древнейшей профессии и стали бы свободными! Я бы подписался на все газеты, смотрел бы все наши каналы и понял бы наконец, что свобода слова — это не осознанная необходимость прислуживать нуворишам всех мастей, а возможность говорить Правду, даже если Правда — это чей-то приговор!
С этими невеселыми мыслями Антон употребил самую многотиражную городскую газету по ее прямому назначению, застегнул штаны, вымыл руки и, дружески подмигнув своему отражению в зеркале, пошел на совещание к руководству, получать очередной втык за блестяще проваленную операцию по задержанию известного рецидивиста.
Рабочая окраина города была грязной и безнадежно больной. Болела она неизлечимой усталостью и хронической нищетой.
Тракторный завод, некогда флагман советской индустрии, уже многие годы разваливался на куски. Бездарное руководство сменяло другое, еще более бездарное, и завод уже не дышал, а удивленно смотрел на ладан, ожидая логического конца.
Рабочие жили в барачных общагах, в домах под названием «Титаник» и перебивались случайными заработками. Мужики крепко пили, а бабы бегали, стояли в очередях, готовили, стирали, не забывая при этом оставаться объектами домашнего насилия. Потому что секс после побоев — это не любовь, а какие-то странные рабоче-крестьянские забавы.
А после того, как заботливое правительство объявило в стране кризис, жить в районе стало еще интереснее и небезопаснее. Криминогенная ситуация и раньше была едва ли терпимой, а после объявления кризиса стала просто невыносимой. Кражи, разбои, грабежи, убийства — вот далеко не полный перечень того, чем активно занимались выброшенные на помойку люди.
Приказом начальника УВД из служащих всех райотделов города формировались оперативные бригады для скрытого патрулирования проблемного района с целью выявления преступности и борьбы с ней.
Антон не любил эти плебейские развлечения. Но с появлением в отделе Лены любое задание становилось более интересным и содержательным. И когда на совещании у Дубцова зачитали состав патруля, куда вошли он, Кукушкина и Костромин, Антон обрадовался.
Особенно он был доволен тем обстоятельством, что в их боевом составе будет Костромин, безоговорочно претендующий на роль третьего лишнего. Старший лейтенант Костромин Игорь, далекий от всего, что не касалось напрямую живописи и поэзии, был вообще человеком не от мира сего. Попав в органы после окончания Худпрома, он с завидным энтузиазмом кинулся в оперскую работу. Но вместо уголовной романтики попал в такую непролазную грязь, что замкнулся, ушел в себя и оживал только на пьянках и пикниках, когда доставал свою гитару и пел, ублажая подвыпивших оперов приблатненной «Муркой».
Несмотря на то что работал он вяло, показатели были в норме и начальство терпело его странности. К тому же Игорь оформлял сцену на День милиции и выступал со своими песнями и стихами. Руководство его ценило, секретарши любили. Антон порадовался такому составу, но чуть не сошел с ума от того внимания, которое Лена неожиданно уделила Костромину. Они шли впереди, держась за руки, и читали друг другу стихи. Со стороны это напоминало влюбленную пару и сопровождающего их маньяка.
