Книга Последняя охота - Эльмира Нетесова

— Не мажь перо — он готов. Уже жмур…

Влас поверил в сказанное. Открыв глаза и увидев прямо перед собой пустую банку из-под пива, подумал, что черти уже успели его помянуть.

Вдруг до слуха долетели голоса, забористый мат. Выходные закончились, и на стройке закипела работа. Совсем рядом, неподалеку были люди. Они поначалу испугались, а потом помогли, отвезли в больницу, где, вспомнив все случившееся, он ни слова не сказал следователю Смирнову; ответил, что ничего не знает и не помнит. Тот, не поверив, плечами пожал. А на допросе напомнил:

— Видно, тогда тебя приловил кто-то из хозяев, чью машину хотел угнать. Знатно всадили тебе! Зря строители помогли выжить, не стоило им вмешиваться.

Влас, услышав такое, возненавидел Михаила и сказал хрипло:

— Никто своей разборки не минет. Сегодня я попух, а завтра, как знать, кто взвоет от нее?

Влас знал, его убивали за Наташку. Ни ее саму, ни Женьку встретить больше не привелось. Они словно исчезли из города навсегда.

В зоне никто не знал о том случае, но Влас содрогнулся, увидев, как расправляются зэки с насильниками, и благодарил судьбу за то, что попал сюда по другой статье.

Насильников не только петушили хором, их ежедневно били все кому не лень. Над ними издевались целой зоной, они были посмешищем и развлечением даже для сявок. Эти люди спали на бетонном полу, им крайне редко перепадал хлеб. Зато работать приходилось за троих.

Влас не раз просыпался от их стонов и криков. Понимал, кому-то из насильников снова устроили «конвейер», и дал себе слово, никогда не брать бабу силой.

— Видишь пидера? Хреново ему дышится! Он не дотянет до воли, потому что ожмурится здесь, как последняя собака. И наш фартовый закон запрещает силовать бабье. Секи о том! На будущее может сгодиться. Фалуй сучонок, блядешек в притонах не убывает. Башляй им, и все будет на мази, — учили Власа.

— У тебя какая кликуха была на первой ходке? — интересовались воры.

— Кубышкой прозвали, — вспомнил он.

— Ну, эта не клеится нынче! Быть тебе Меченым: вишь шнобель кривой и ухо порвано. Видать, знатно махался, кент. С этой кликухой сопи. С ней на волю слиняешь. На свободе, ты уж допер, поодиночке не продышать. Кучей проще, и навар жирней обламывается. Да и смыться легче от лягавых. Ты мозги не сей. Ходки кончаются, главное — на воле своих не теряй, — внушали Власу.

— Колеса угонять — дело гнилое и рисковое. Не мусора, так хозяин прижучит когда-нибудь. Навар небольшой с этого дела, на пару заходов в кабак. А вот мы по-крупному брали. Лягавые на мелочи накрыли. Зато на воле у нас кубышка осталась. Выйдем, заново задышим и опять в дела…

Фартовые, вспоминая свое вслух, нередко проговаривались, как подставляли ментам новичков, начинающих воров. Успокаивали Власа:

— Тебя не сыпанем. Ты ферт тертый.

Незадолго до освобождения его убедили приклеиться к «малине». По-доброму, уважительно отзывались о пахане, говорили, что с ним никто не пропадет. И Влас поверил. Да и что оставалось, если мать за все годы не откликнулась, ни одного письма не прислала в зону. А когда вернулся домой, узнал, что она и не ждала его: вышла замуж, выбросила сына из ордера, сердца и памяти. Даже переночевать не позволила, сказав, что не хочет заново рисковать именем своей семьи.

— Ты уже не малыш. Становись на ноги сам, на меня не рассчитывай. Я не видела и не имела от тебя никакой помощи. Ты угробил своего отца, оставил меня вдовой. Я много болела. Где ты был в это время? Почему должна посвятить тебе остаток жизни? Ты этого не стоишь! Оставь нас и забудь, — велела жестко и, указав на дверь, поспешила закрыться на ключ.

Влас потерянно огляделся. Своя квартира. Здесь он вырос. Тут все было своим и принадлежало ему. Здесь его когда-то любили и баловали. Тут радовались ему. Почему ж он стал чужим? Ведь он вернулся домой, а его прогнали, как собаку.

— Мам, открой! — позвонил в дверь, но она даже не подошла.

Влас много пережил и перенес. Сколько холода и голода, жестких драк перенес без счета и выдержал, а тут вдруг заплакал впервые. Ему стало обидно, что человек, которого он любил, так поспешно и легко отказался от него. А Влас писал ей, как, выйдя на свободу, устроится таксистом и они станут жить вдвоем тихо и спокойно, радуясь друг другу.

«Мам, я больше никогда не огорчу тебя! Поверь мне! Эта ошибка была последней», — писал он ей. Она не поверила ему, приняла в дом чужого человека, даже не предупредив о том сына. Влас, ничего не видя перед собой, пошел на улицу, не зная, куда податься.

Выбора не было. Поразмыслив, достал из кармана адрес, который получил в зоне от кентов, и побрел, тяжело переставляя ноги.

Не дойдя до угла, оглянулся на знакомые окна. Слабая надежда зажглась в душе: «Вдруг выглянет в окно, одумается, позовет…» Нет, занавески на окнах плотно задернуты, даже не пошевелились.

— Мам, а почему дядя плачет? — спросил женщину мальчуган, указав на Власа. Та поторопилась увести сына поскорее.

«Погоди, малыш! Вырастешь — поймешь сам. Не спеши стать взрослым, чтоб и тебя не устыдились и не выбросили из дома. Все бабы любят маленьких детей, а взрослых гонят, словно очумев от навалившейся старости, сами впадают в детство. Не приведись и тебе с таким столкнуться», — пошел искать приюта в «малине».

Здесь его встретили радушно. Накормили, дали выпить. Слушали, что рассказывал Влас о зоне, кентах и о себе.

— Так ты прямиком к нам? Сразу из зоны? — удивился пахан.

— Хотел у матери пару дней перекантоваться, да она прогнала. Замуж вышла! Не хочет, как сказала, позориться из-за меня. Вот и слинял к вам, — сказал правду.

— Крутая стерва! Все они теперь такие. Чуть поприжала жизнь — родного сына на хахаля променяла. Проучить нужно суку!

— Не надо! Я и так перед отцом виноват. Ее не стоит трогать. Да и что понту? Навара не поимеем. В квартире пусто. А трамбовать старуху, какой понт? Дарма не стоит, — отмахнулся Влас.

— Клевый кент! Мозги не сеешь: на туфту не поддался. Ну что ж, посмотрим, какой ты в деле? — Сел пахан напротив, заговорил доверительно: — Сегодня в дело тебя возьмем. Тряхнем фраера за должок! Сам, паскуда, базаром паханит, а с нами делиться не хочет, вонючий пидер! Устроим ему облом нынче!»

— А что с того мне обломится? — спросил Влас.

— Ну ты даешь! Это уж как расколете! Коль положняк отвалит кучерявый, ты не останешься внакладе, что-то да обломится.

Влас решил не торгуясь показать себя в деле. За годы ходок махаться научился. Без того ни один день в зоне не обходился.

Ближе к полуночи вместе с кентами вышел из хазы. Вокруг темно, как на погосте.

Двое мужиков, идущих рядом, сразу предупредили Власа:

— Ты, Меченый, возникнешь к фраеру, мы на стреме канаем. Сам тряхнешь падлу, чтоб не сомневался про навар. Да и себя покажешь, на что горазд. У этого козла кубышка файная. Коли его изо всех сил. Знай, он жаден, как мильен пархатых. Ссыт только одного: крутой вздрючки.