Книга Обмен заложниками - Иван Наумов

Прикрываясь нагрудными табличками пропусков от злобно-растерянных взглядов офицеров, надрывно орущих в микрофоны раций, мы бродили по шахматным плитам с проросшей на стыках жухлой травой. Убеждаясь, что очередное лежащее тело никак не может принадлежать твоему другу, мы огибали его по дуге и шли к следующему. Подъехало еще две «скорых». Я издалека увидела, как санитар нагнулся над лежащим человеком. Поднял и сразу бросил разноцветную шапочку. Я дернула тебя за рукав, показав пальцем в ту сторону.

Пока ты, размахивая руками, умолял врачей забрать Володю в больницу, совал им деньги, хватал их за грудки, орал им в спину обидные слова, я так и стояла пешкой на бетонном квадратике бескрайней доски, заполненной неподвижными фигурами.

А дальше нас повело — ветер-путаник да метель-обманщица закружили-заморочили.

Нам обоим надо было бы к «Проспекту Мира», но на Королёва еще где-то стреляли. Мы перебежали Первую Останкинскую. Потом через дыру в ограде пробрались в Шереметьевский парк. Потом брели по темноте, пока не увидели свет костра.

Некстати вспомнились «Двенадцать месяцев». На темных отсыревших бревнах у огня замерли молчаливые люди. Мы просто подошли и сели рядом. Только тогда озноб дал себя знать. Ты обнял меня за плечи, мы почти засунули ноги в костер, но долго-долго не могли согреться.

Здесь была пенсионерка в очках с треснутым стеклом. Студент с сальными волосами. Любер в просторных клетчатых штанах. Сухая как вобла женщина совершенно неопределенного возраста. Двое широкоплечих ребят в черной форме непонятно какой армии. Небритый люмпен совершенно отвратительной внешности — единственный, кто подал голос:

— Контрреволюция! — яростно воскликнул он. — Народных избранников утопят в крови!

— Да заткнись ты, отец, — сказал кто-то. — Еще скажи, из танков расстреляют!

Больше люмпен не произнес ни слова, усевшись на корточки спиной к костру и окружающим.

Ночью сильно подморозило. Мы так и просидели там до рассвета. Родители, наверное, свихнулись, вяло предполагала я. Но куда-то идти посреди такой ночи было бы неоправданной глупостью.

Иногда ты начинал дремать, твоя рука тяжелела, и я старалась не шевелиться, чтобы ты поспал хоть немного. Пару раз я и сама ныряла куда-то прочь, и снова парила над городом, но тебя там не было.

Ближе к семи утра, едва разогнув замерзшие спины, мы двинулись к проспекту Мира. Город жил так, как всегда. Люди спешили на работу. Пара сгоревших машин не в счет.

Почти около моего дома тебе навстречу бросился мальчик с ранцем.

— Тимур Евгеньевич! С праздником вас!

И протянул на открытой ладони спичечный коробок. Ты взял его и открыл. Я заглянула внутрь вместе с тобой. Там лежал шарик из синего пластилина с четырьмя воткнутыми в него с одного бока спичками.

— А что у нас сегодня? — ты нахмурил лоб.

— Как это, Тимур Евгеньевич? — удивился мальчик. Вытянулся по стойке смирно и отчеканил, от усердия резко кивая в такт каждому слову:

— С тридцать — шестой — годовщиной — запуска — первого — искусственного — спутника — Земли!

Столько радости и гордости сквозило в мальчишеском взгляде, что мы против воли заулыбались. Ты взъерошил его волосы, потрепал по плечу:

— Спасибо, Гоша! Тебя тоже с праздником.

Мальчик побежал дальше, а мы так и замерли — под табличкой «Безбожный переулок», глядя в разные стороны и думая каждый о своем. Ты с остывающей улыбкой разглядывал кривобокий спутник — синюю птицу с расщепленными кончиками антенн, спящую в спичечном коробке. И всё дальше ускользал от меня.

— Твой дом, — то ли спросил, то ли напомнил мне ты, пряча подарок.

И что нужно было ответить на это? Кусочек твоей жизни, мыслей, радостей и печалей поселился во мне. Наверное, никому на Земле еще не удавалось так узнать друг друга. И сразу оказаться так далеко — стоя рядом, почти соприкасаясь рукавами — хуже, чем на разных полюсах.

— Угу, — я кивнула, лихорадочно пытаясь сообразить, что же будет.

Неужели ты просто повернешься и уйдешь? Ты же видел, чувствовал самую суть меня, мы же оба хорошие, и, согласись, нам нечего делить, нет причин быть врагами. Неужели память о чем-то, чего мы и не знали, о страшных бедах, оставшихся в полувеке от нас, превратится в Великую стену, рассечет сущности, соединенные на короткие часы в одно? Сожжет эту связь так же быстро, как случайная пуля уничтожила изобретение твоего убитого друга?

— Осторожней там, — ссутулившись, сказал ты. — Жалко, что…

Не нашел правильных слов, только взмахнул рукой — рот фронт! — и, сунув кулаки поглубже в оттянутые карманы тоненькой куртки, побрел к проспекту Мира, где нескончаемой чередой ползли к центру грузовики защитного цвета.

— Ты тоже, — как сомнамбула ответила я, уже оглядываясь влево-вправо, чтобы перейти улицу. Со стороны Каланчевки уютно, по-домашнему, звякнул трамвай.

Такие странные дни. Река жизни вдруг устремилась в новое русло, сказочное и неизведанное. Ожидание чуда озоном захрустело в воздухе, осветило пыльные останкинские кабинеты. Два парня, словно с неба свалившись, пинком распахнули дверь в другой мир. Только тугая пружина потянула эту дверь назад, и она захлопнулась навсегда.

Неужели же вот так — взять и перевернуть страницу? Я знала, легче и спокойнее — раз и навсегда забыть то, чему не суждено повториться. Память же очень послушна, что угодно можно убрать, как новогодние игрушки в свалявшуюся вату, и годы спустя честно хмурить брови — «Знаете, совсем, совсем не помню тех дней! Вот все говорят, что чуть ли не переломный момент истории, а у меня как-то не отложилось!» — и, вымученно улыбаясь, разводить руками: не обессудьте, мол!

День за днем старательно стирать кусок своей жизни, обволакивать его туманом, обрывать ниточки связанных событий. Чтобы однажды, ради интереса попытавшись сообразить, как же все обстояло в действительности, уткнуться в глухую преграду. Нет, и не было ничего. Ты этого хочешь?

— Тимур! — крикнула я в никуда, мокрому асфальту, трамвайным рельсам, крепостной стене своего дома, стылому октябрьскому городу.

Ты не обернулся, но услышал меня.

И будь что будет.

Я так и не спустилась с тротуара на мостовую, а повернулась и сделала шаг за тобой вслед:

— Пожалуйста, стой!

Шымдыршы

Первое января

Нет, это просто бесчеловечно! Назначать саммит на первое января, и к тому же на восемь утра! Безусловно, не нам, ученым, в подобной ситуации диктовать условия. Два месяца напряженнейших переговоров — и теперь первый, долгожданный контакт.

Вся новогодняя ночь скомкалась. Что я, что Люша — в думах и фантазиях, дети чувствуют, что попали на чужой праздник, разговор не клеится.

И все-таки приятно, что нас оценили и допустили. Работы — непочатый край, уже сейчас ясно, что если дело пойдет, то основную тему придется… сын бы сказал, задвинуть. Но что такое мои математические абстракции по сравнению с главным событием в истории человечества? Сто пятьдесят академиков и около тридцати докторов наук — авангард российской науки. Три рабочих группы контакта. Три из сорока по всему миру. В один день и час вступят в переговоры с представителями внеземной…