Книга Иероглиф «Измена» - Надежда Первухина

– Во всяком случае, это было бы неудивительно. Но довольно. Пора продолжать церемонию. Князья уже допахали? – Император выглянул из шатра и, окинув взглядом поле, болезненно поморщился: – Ну кто так пашет!

– Князь Нун Су, государь.

– Да уж… Вижу. Запишите: князя Нун Су больше на церемонию Борозды не приглашать. Такие пахари – позор для Империи. Пусть князь лучше устраивает пиры и прочие… развлечения. Похоже, это ему больше подходит.

– Будет исполнено, государь.

Меж тем многочисленные удельные наместники допахивали поле. Каждый пропахавший по три борозды подходил к императорскому шатру и низко кланялся государю за оказанную честь. А солнце уже двигалось к полуденной черте…

Ровно в полдень снова ударил колокол обители Четырех Земных Благодатен, но теперь в его торжественный звон примешивались некие веселые и даже разудалые звуки. Немудрено. Ведь этим звоном возвещалось всем жителям столицы, что празднество переходило от торжественной части к той, в которой царили пиры, веселье и подарки. Государя Жэнь-дина в паланкине отнесли в Малый Аметистовый дворец, где, по традиции праздника, ему следовало немного отдохнуть, прежде чем отправиться на главный пир. В Малом Аметистовом дворце для отдохновения государя отводилась особая комната, которую стерегли шесть высокопоставленных евнухов. И дело было не только в безопасности божественного императора. В этой комнате ожидали императора парадные одежды, усыпанные драгоценностями, как вешний луг – цветами, и главное – золотой венец, украшенный двенадцатью нитями редкостного драконьего жемчуга. Легенда говорит, что драконий жемчуг находят на морских отмелях там, где в полнолуние плакали драконы. А так как плачущий (да еще в полнолуние!) дракон являлся чрезвычайной редкостью, то понятно, почему венец с двенадцатью нитями жемчуга почитался одним из главных сокровищ державы.

Жемчужины, кстати, и впрямь были прекрасны. В каждой нити их насчитывалось по три десятка. Полновесные, крупные, молочно-белые, с розоватым сиянием, идущим изнутри, эти жемчужины напоминали кружево морской пены или первые снежинки, падающие на землю. Император Жэнь-дин, равнодушный к украшениям вообще, тем не менее любил рассматривать жемчуг на венце. Этот жемчуг понуждал мыслить о возвышенном, о нетленной чистоте, о непорочности, о святости. Недаром было замечено, что, после того как государь надевает венец с двенадцатью нитями жемчуга, в императорский дворец приглашаются монахи и мудрецы – для молебствий и толкования древних священных книг.

Вот и сегодня император Жэнь-дин, оставшись в одиночестве своих покоев, отдался смиренному созерцанию волшебного жемчуга. Государь знал, что его ожидают сановники и знать, собравшиеся на главный пир, что без него этот пир не начнется, а придворных не следует томить ожиданием, но… Император разоблачился, сняв с себя тягостные церемониальные одежды Первого Пахаря Империи и остался лишь в желтом атласном халате, украшенном вышивкой – золотыми драконами о четырех когтях.

Жэнь-дин опустился на ложе с высоким подголовником и взял со столика резную шкатулку, в которой хранился венец. Открыл крышку, и ровное перламутровое сияние, исходящее от драконьего жемчуга, казалось, заполнило всю комнату. Император улыбнулся этому сиянию как ребенок, погрузил пальцы в шкатулку, но в этот миг что-то несильно укололо императора под затылком, в шею. Жэнь-дин хотел было поднять руку, чтобы потереть место укола, но рука не хотела подниматься, да и все тело налилось сладкой тяжестью крепкого сна. И император уснул, держа в безвольных руках шкатулку с венцом.

Сон увлек императора, закружил в своем пестром несбыточном царстве. Снилось императору, что идет он в одиночестве по берегу моря и накатывающие волны нежно касаются его босых ног. Император идет и видит, что по правую руку от него простирается море, сияющее, словно россыпи изумрудов и бирюзы, а по левую руку – возвышаются величавые горы, поросшие бамбуком и алым мискантом. Где-то вдали возникает и затихает звон одинокого колокола – он зовет, но не настойчиво, а робко, будто невзначай. Во сне дороги наши не то что въяве. Император прошел совсем немного по морскому берегу и тут увидел, что перед ним на границе моря и гор стоит изящный чайный павильон. Подойдя поближе, государь увидел, что резные столбы, поддерживающие крышу павильона, увиты алыми шнурами, к которым прицеплены сотни серебряных колокольчиков, и эти колокольчики звенят от малейшего дуновения ветра. А колокольчикам в вышине вторят большие белые чайки…

Над приотворенными дверями висел большой золотой колокол – он-то и звенел так нежно, он-то и звал императора. Жэнь-дин, ощущая в сердце странную робость, вошел в павильон, отодвинув створку двери.

Оказалось, что внутри чайного павильона не комнаты со столиками, а сад – сад цветущих персиковых и сливовых деревьев. Легкие розовато-красные лепестки кружились в воздухе, медленно опадали, устилали пол ароматным ковром… Император замер, любуясь этой совершенной красотой. Ведь он был молод, а в молодости любая красота тревожит, бередит сердце, заставляя его неровно стучать и замирать отчего-то.

Неожиданно ветви персиковых деревьев качнулись, осыпая все вокруг новым дождем из лепестков, и император увидел, как к нему кто-то идет. Жэнь-дин всмотрелся пристальнее, и сердце его забилось так сильно, что, казалось, выскочит из груди. Потому что навстречу ему шла девушка, прекрасней которой не было и не могло быть в целой вселенной! Ее лицо нежностью напоминало полураспустившийся бутон пиона, стройный стан окутывали легкие светлые шелка, а крохотные ступни украшали сверкающие серебряные туфельки. Девушка подошла к императору и поклонилась. Тот понял, что краснеет от смущения.

– Кто ты, прекрасная дева? – спросил Жэнь-дин, понимая, что голос едва повинуется ему.

Девушка улыбнулась легкой, едва уловимой улыбкой и снова поклонилась.

– Приветствую тебя, чужеземец, – певучим голосом проговорила она. – Судя по твоему говору, ты выходец из Яшмовой Империи, а судя по одежде – человек высокого положения.

– Да, это так, – кивнул Жэнь-дин, отчего-то ощущая нетерпение. – Я император Яшмовой Империи, но это неважно. Скажи мне, как твое имя, прекрасная дева?

– О государь. – Теперь девушка смотрела на него с печалью, а ее легкие пальцы перебирали и теребили планки голубого шелкового веера. – О государь, не прогневайся, но я не могу назвать тебе своего имени.

– Отчего же?! – воскликнул Жэнь-дин.

– Оттого, – грустно сказала девушка, – что у меня его нет.

– У тебя нет имени? – изумился государь Жэнь-дин.

– Да, – кивнула девушка. – Я живу здесь одна, а привезли меня сюда малым ребенком. Феи моря и гор вырастили меня, учили своим чудесам, но феи не могут давать человеку имени, ведь, если феи нарекут человека именем, он никогда не вернется к себе подобным. А я мечтаю вернуться в мир людей!

– Как же ты попала сюда, прекрасная дева? Помнишь ли ты своих родителей?

– Нет, мне неизвестно, кто мои родители. И кто привез меня сюда, я тоже не знаю. Помню лишь, что они часто упоминали Вечно Печальную Государыню, а кто это – мне неведомо. Я спрашивала у фей, кто я и какое будущее ожидает меня, но феи не любят таких расспросов, потому я перестала спрашивать. Мне кажется, я живу в этом саду много-много лет и деревья здесь не перестают цвести, хотя их цветение не приносит мне радости, а только печаль.