Книга Век Екатерины Великой - София Волгина

* * *

Государыня Екатерина Алексеевна с графами Иваном и Григорием Орловыми прогуливалась по анфиладам Зимнего дворца. Пребывая в хорошем настроении, они вели беседу о красоте дворца, будущем обустройстве некоторых его помещений, об архитекторе Растрелли.

– Ужо скоро пятнадцать лет строим и строим, и никак не достроим, – говорила императрица с иронией. – Мне, верно, жизни не хватит довести Зимний дворец до конца. То одно надо перестроить, то другое надо перекрасить, то вот Малый Эрмитаж пристроить. Сие – мои первые картины, – сказала она, обращаясь к Ивану Орлову, гордо указав на живописные яркие полотна. – Я приобрела оную коллекцию у берлинского купца Иоганна Гоцковского четыре года назад. Они были собраны для прусского короля Фридриха, но поскольку Пруссия за семь лет войны, закончившейся лишь благодаря смерти императрицы Елизаветы, обнищала, то денег у короля не было выкупить коллекцию. Вот тогда я и положила показать ему, что у нас в казне хватает денег, хоть мы и воевали с ними семь лет.

– Ну, Екатерина Алексеевна, голубушка, вы государыня, каковых нет более на белом свете! Вот и выкусил Фридрих-то! – обрадованно заулыбался граф Иван Григорьевич.

– Да, я тут же приказала забрать двести пятьдесят пять картин – в счет военного долга пруссаков. Среди них есть шедевры! Вот, взгляните на «Портрет молодого человека с перчаткой в руке» художника Франса Хальса. Не правда ли, как живой смотрит на нас? «Гуляки» художника Яна Стена. Так и хочется попасть туда к ним!

– Да, хорошие полотна, – согласился Иван.

– Весьма скоро я получу в свой Эрмитаж картины из коллекции дрезденского министра Брюля.

– Я даже толком не знаю, что означает сие нерусское слово – Эрмитаж, – сказал, смущаясь, граф Иван Орлов.

– Иван Григорьевич, дорогой, ничего особливого оное слово не значит. Эрмитаж есть место, где можно уединиться с красотой, блаженством и покоем – и наслаждаться всем оным.

– Вот как! Я и не догадывался…

Орлов, идущий рядом с Екатериной, рассеянно рассматривал полотна, заложив руки за спину.

– Чувствуешь себя спокойно, умиротворенно, – объясняла Екатерина. – Такие чувства возникают не везде, а лишь в подобных особенных местах. Так?

– Скорее – да, так, – соглашался Иван Григорьевич.

– Оглянитесь кругом, – Екатерина широко провела рукой перед собой. – Нравится вам сия красота, картины голландских и фламандских художников?

Губы Орловых растянулись в улыбке:

– Нравится, зело нравится, – ответили они в один голос.

– Вот командирую графа Григория Орлова за новыми картинами в Европу, в Дрезден. Хочу приобрести шестьсот картин, всю коллекцию саксонского министра графа Брюля.

Они подошли к дверям покоев императрицы, и Иван Григорьевич распрощался с ними, удалившись по своим откуда-то взявшимся неотложным делам.

Екатерина и Григорий с улыбкой смотрели вслед большому, немного располневшему и оттого слегка неуклюжему брату Григория, пока тот не повернул в одну из боковых дверей анфилады.

Екатерина обернулась к Григорию.

– Ну, что скажешь? – спросила она, заглядывая ему в глаза. – Поедешь? Ты ведь отменно разговариваешь на немецком языке.

Орлов деловито крутил в руке миниатюрный, усыпанный бриллиантами портрет императрицы.

– Пошли кого-нибудь, зоренька, другого. Хоть бы и Бецкого отправь, – предложил он. – У него завсегда оные дела лучше получаются. А мне полагается при тебе находиться.

Он на ходу обнял ее, прижал к себе, поцеловал твердыми губами в щеку. В ответ Екатерина повисла на его шее. Григорий наклонился и получил звучные поцелуи в обе щеки.

– Хорошо. Уговорил. И мне не хочется с тобою расставаться, – проговорила она, весело и шумно усаживаясь в свое любимое, на гнутых золоченых ножках, подбитое бордовым бархатом кресло. – Брата же твоего, не первый год обретающегося в Италии, пошлем завоевывать славу отечеству, небось, уж выздоровел окончательно. Чует мое сердце, справится он с Морейской экспедицией.

– Дай-то Бог! – Григорий, с сомнением покачав головой, взглянул на Екатерину.

– А картины, – завершила она разговор, – правильно ты советуешь – закупит и привезет наш общий друг Бецкой.

* * *

Камер-юнкер Потемкин получил чин действительного камергера за три дня до объявления турками войны, 28 сентября 1768 года. Вопреки правилам, он такожде числился в гвардии – уже капитаном. Спустя два месяца его отозвали с военной службы – по особому поручению императрицы, понеже желала она видеть его при своем дворе. Но на сей раз милость императрицы не пришлась по душе Потемкину. Он устал от неопределенности, от боли, кою он ощущал, от безысходности своего безответного чувства. Придворная жизнь его отнюдь не устраивала. Особливо претила необходимость вращаться среди надоевших Орловых и других чопорных сановников. Надобно было что-то менять в своей жизни, дабы перестала снедать тоска – учинить что-нибудь, что заставило бы императрицу обратить на него должное внимание, дать ей почувствовать, как она нуждается в нем.

Война с Портой пришлась совершенно кстати для резкой перемены рутины его жизни. Душа его все рвалась куда-то, и он положил круто все изменить, отправившись в армию. Тем паче, что он понимал – императрица нуждалась в патриотах, способных послужить на славу ей и отечеству. Ему не жаль было и голову сложить за нее, жизнью своей он не дорожил. Как Всевышний решит! Но предчувствовал крепко, что все у него сложится хорошо, рано или поздно он своего добьется. Долго раздумывал, как преподнести свое решение государыне Екатерине, дабы она не оставила его все-таки при дворце. Письмо он сочинял всю ночь и, перечитав его в сотый раз, остался им доволен. Наутро письмо было вручено императрице статс-секретарем Иваном Елагиным.

Екатерина вскрыла конверт. С середины письма на устах ее появилась печальная улыбка, которая не покидала ее лица в тот день еще долго: «Беспримерные Вашего Величества попечения о пользе общей учинили Отечество наше для нас любезным. Долг подданнической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям Вашим. И с сей стороны должность моя исполнена точно так, как Вашему Величеству угодно.

Я Высочайшие Вашего Величества к Отечеству милости видел с признанием, вникал в премудрые Ваши узаконения и старался быть добрым гражданином. Но Высочайшая милость, коей я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне Вашего Величества усердием. Я обязан служить Государыне и моей благодетельнице. И так благодарность моя тогда токмо изъявится в своей силе, когда мне для славы Вашего Величества удастся кровь пролить. Сей случай представился в настоящей войне, и я не остался в праздности.

Теперь позвольте, Всемилостивейшая Государыня, прибегнуть к стопам Вашего Величества и просить Высочайшего повеления быть в действительной должности при корпусе Князя Прозоровского, в каком звании Вашему Величеству угодно будет, не включая меня навсегда в военный список, но токмо пока война продлится.