Книга Вид с метромоста - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другое дело – морально поддерживать того, кто написал хорошую книгу, а эти тупые гады в издательстве ничего не поняли. Это легче и приятнее. И укрепляет союз двух любящих людей.
Поэтому она сказала:
– Да! Очень! Ты просто… Просто слов нет!
– Спасибо! – сказал он и нежно поцеловал ей руку. – Я верил, что ты оценишь. Но я решил еще немного поработать над стилем. Уточнить кое-какие сюжетные узлы. Подумать над психологией героев…
Потом подруга спросила ее:
– А что там на самом деле? Чистая графомания? Или есть проблески?
– Не помню, – засмеялась она. – Да и какая разница?
сны на 30 апреля 2011 года
Первый сон.
Зима, поздний вечер, Москва, заснеженные переулки.
Очень старомосковские названия: Малый Расшивный, Полупожарный, Староглинский. Сквозь сон понимаю, что таких переулков на самом деле нет.
Мы втроем идем по скользкому нечищеному тротуару. Женщина по имени Лариса Трофимовна, мой приятель NN и я.
Лариса Трофимовна – моя жена. Во сне жена. Пожилая, толстая, в большой шубе, но без шапки. Коротко стриженные седые волосы.
NN – знаменитый, но очень одиозный журналист. Цепной пес режима. Демагог, лжец и всё такое. Беда в том, что он – мой старый друг, я помню его еще по тем временам, когда ни о каком режиме и слышно не было: сплошной энтузиазм грядущих перемен, разрешенных публикаций, первых общественных дискуссий. Я рад, что никого вокруг нет и мы можем спокойно поболтать.
– Ах, как мы сидели в «Люксембурге»! – говорит он, показывая на разрушенный двухэтажный дом, огороженный зеленой сеткой. – Вот здесь он был, помнишь?
– Где-где? – спрашивает Лариса Трофимовна. – Кто здесь был?
– Кафе так называлось, – объясняет NN. – Теперь видишь, сломали. Трофимовна, это твоя тачка? – спрашивает он ее, показывая на машину под горой снега.
– Моя, – кивает она.
– Почистить надо, Трофимовна! – смеется он.
Она машет рукой и тоже смеется.
Странно, что он ее так называет.
Тротуар кончается. Дальше идти надо по заснеженному газону: там протоптана дорожка. Чтобы туда попасть, надо перешагнуть через низкий – не выше полуметра – каменный забор. NN подает руку Ларисе Трофимовне.
Вижу ее пальцы. Кольца сильно врезались в набрякшую кожу.
Второй сон.
Включаю старую электроплитку на четырех железных ножках. Плитка стоит на полу. И я сижу на полу. Втыкаю матерчатый шнур в фарфоровую розетку. Спираль быстро раскаляется. Ставлю сковородку. Лью немного постного масла.
Я уже приготовил, что буду жарить.
Это книга, называется «Фламенка». Провансальский галантный роман в стихах XIII века. Русский перевод, издание «Литературные памятники», маленький формат, в мягкой обложке. Серо-зеленая, как вареная капуста. Кладу ее в пузырящееся масло. Подливаю кипяченой воды из чайника. Накрываю стеклянной крышкой.
Видно, как она там набухает и томится.
У меня просто слюнки текут.
Предвкушаю, как буду резать на тонкие слоистые ломтики, солить и есть.
Но вдруг становится жалко Фламенку. Уже не книгу, а героиню. Красавицу, узницу ревнивого мужа.
Ножом поддеваю книгу и сбрасываю со сковороды. Беру в руки.
Она горячая и как будто живая.
этнография и антропология
Одна моя знакомая рассказывала.
Она арабистка, закончила МГИМО. Красивая женщина, очень русского (или даже северноевропейского) обличья. Светловолосая и сероглазая.
Дело было лет пятнадцать тому назад в Египте, на одном из каирских базаров. Она разговаривала с лавочником, обращаясь к нему по-английски. Лавочник пытался ей что-то втюхать, при этом негромко переговариваясь с соседом. Дескать, я сейчас скажу: «сто фунтов», а ты скажи: «ну, ладно, семьдесят». Классический базарный прием. Тем более что вещь стоила в лучшем случае двадцать.
Тогда она обратилась к ним по-арабски: не надо, господа!
– Вы откуда? – спросил старый лавочник.
– Из Европы, – на всякий случай ответила она.
– Вы христианка? – спросил тот.
– Да, конечно, – сказала она.
– И вы так хорошо говорите по-арабски? – удивился он.
– Не только говорю, – сказала она и продекламировала целую суру Корана, которую знала наизусть со студенческих лет.
Лавочник был изумлен. Он поклонился ей, приложив руку к сердцу, и долго отказывался взять деньги за покупку. В конце концов согласился принять символическую сумму.
Она пошла дальше, как вдруг через несколько минут ее нагнали какие-то мальчишки.
– Мадам! – закричали они. – Мадам, вас просят вернуться!
Ей стало немножко не по себе. Тем более что мальчишки обступили ее плотным кольцом.
Она вернулась.
Вокруг лавочки собралось человек двадцать мужчин.
В середине стоял старый лавочник.
– Мадам, – сказал он. – Эти люди мне не поверили. Эти люди не верят, что христианка из Европы может наизусть читать Коран. Прошу вас, мадам.
Она перевела дух и прочитала суру Корана.
– Вот! Вот! – воскликнул старик и простер к ней руку, а потом повернулся к собравшимся: – Стыдитесь, маловеры! Видите, сколь всемогущ Аллах?
не пробуждай воспоминаний
Исчезают прежние запахи.
Где запах свежего черного хлеба? Кисловатый дух ржаного, мягкий и глубокий – орловского, уютный и нежный – круглого обдирного.
Запах свежего огурца, пупырчатого, с крупными семечками внутри.
Запах рыночного подсолнечного масла.
Горчичный запах нового костюма.
Запах постельного белья, которое стирали в корыте коричневым ядровым мылом и сушили во дворе на морозе.
Запах нафталина весной и осенью, когда прячут и вынимают зимние вещи.
Запах сухой апельсиновой корки – вместо нафталина.
Запах толстой мелованной бумаги – альбом репродукций, который подарили на день рождения.
Тонкий запах музея – смесь сухого навощенного паркета, старых холстов, старого дерева, штофной обивки кресел, перетянутых желтым шнуром.
Сводящий с ума запах вокзала и поезда: пропитка деревянных шпал, горячее масло вагонных букс, древесный дымок из кипятильников, линкруст в вагоне. А на дальних станциях – еще и дым паровоза.
