Книга Петр Иванович - Альберт Бехтольд

Елизавета Юльевна ничего не отвечает, только смотрит на своего бывшего сотрудника словно со стороны, как бы спрашивая у себя самой, он ли это или она обозналась.

Выдержав положенную паузу, Ребман продолжил разговор:

– Нет, даже это мне не мешает. Но вот то, что жизнь постоянно дорожает… Когда я думаю о том жалованье, которое получал в «International»… А ведь я жил на него в десять раз лучше, чем теперь, притом что зарабатываю в сто раз больше…

Когда это у него это сорвалось, он готов был откусить себе язык. Но Елизавета Юльевна не спрашивает, как ему удается так много зарабатывать, она вообще не задает лишних вопросов.

Тогда он говорит:

– Вы только подумайте, раньше фунт хлеба стоил четыре копейки, то есть десять швейцарских центов, а теперь – двенадцать рублей. Мука раньше стоила семь копеек за фунт, а теперь – десять рублей, если вообще удастся достать. Говядина, телятина – все это понятия из сказок. А вот конина еще попадается иногда по восемь или десять рублей за фунт. Курицу прежде можно было за семьдесят-восемьдесят копеек купить, – сам покупал, да еще какую чудесную! Теперь же столетняя курица, от которой остались только перья да кости, стоит сорок – со-рок! – рублей. До войны за сто свежих яиц просили рубль. Нынче мы платим за одно единственное яйцо два с полтиной, если еще достанешь, и никто уже не заикается о свежести. Пообедать – раньше за восемьдесят копеек можно было вкусно и сытно поесть, вы же знаете. А теперь? Утром у вас в кармане сто рублей и вы надеетесь, что этого вам хватит до вечера, но даже в польской кондитерской вы этим никак не обойдетесь. Я выкладываю каждый день по сорок рублей за две морковные котлеты и немного супа из мутной воды. Сорок рублей! И когда я встаю из-за стола, меня все еще мутит от голода. Туфли – пятьсот рублей за пару, и что за рвань против прежних за восемь-десять рублей! Одежда – от тысячи до полутора тысяч. А до войны я даже за пятьдесят хорошие вещи покупал. Табак – раньше по рублю двадцать пять за фунт первого сорта, а теперь двести за грамм. И так далее, и так далее… Можно набирать полную тарелку чего угодно, все равно постоянно ходишь голодный. Даже доктор, которого я недавно встретил на улице, предупредительно поднял палец: «Надо кушать, Петр Иваныч, непременно больше кушать, не то вас через несколько недель можно будет отправить туда, куда везут почти задаром». Он так и сказал – «куда вас за пять копеек отвезут».

Слушая Ребмана, можно подумать, что ему одному приходится туго в этой жизни:

– Все разваливается, выживают одни мошенники. Съел свою порцию – не смотри по сторонам, чтобы вновь не соблазниться. Трудно так жить!

Но Елизавета Юльевна только и заметила в ответ:

– Кому вы все это рассказываете? Мы, так называемые «государственные служащие», хоть и получаем больший дневной рацион, но и нам приходится дуть на суп, чтобы в нем что-то выловить. Что же, будем перебиваться с хлеба на воду, как говорят русские…

– Да, похоже, и вправду придется. Когда я еще был в «International», то довольствовался ста рублями в месяц! А теперь я столько же оставляю за полчаса, когда сижу здесь…

– Вы часто здесь бываете?

– К несчастью, каждый день. Я почти с ума схожу от желания полакомиться, просто мочи нет. Я же не могу поступать, как русские: хлопнул бутылкой водки о колено так, чтобы пробка выскочила, отхлебнул несколько глотков, закусил селедкой да ломтем черного хлеба – и мужик уже получил свое. Нет, я так не могу. – Он усмехнулся: – Мы все теперь живем, как тот пудель у пастора.

– А что с ним приключилось?

– Он просто перестал есть, совсем потерял аппетит: поставь перед ним хоть самые редкие яства – не хочет, и все тут. Тогда пастор пожаловался старосте: как, мол, ему быть и что делать, ведь все в доме так привязаны к пуделю… – «А вы отдайте его мне на неделю-другую, я быстро все исправлю!» И точно, через две недели приносит староста собачку обратно, и та снова ест все подряд, хоть опилки. Тогда пастор спросил старосту, что же тот ему давал. – «Да вовсе ничего!» Или, как говорила моя старуха, хозяйка квартиры, когда в доме находилась хоть крошка съестного: «Только помедленнее ешь!»… Словом, только теперь понимаешь смысл поговорки «Сытый голодного не разумеет».

– А эти комиссарши, что вы о них скажете?

– Да что тут скажешь? В некоторых случаях, возможно, это протест низших слоев против вышестоящих, но такое встречается везде, даже в свободной Швейцарии. Если бы у нас случилась революция – немедленно наступил бы конец света! Так и здесь: прошло время пасхального звона колоколов, ликующих возгласов «Христос воскресе!» и братания на улицах.

У Жени он опять не был всю неделю: не хотелось объявляться голодным, да и вообще не хотелось ничего.

Но нынче совесть не дает ему покоя – это как сильный толчок изнутри. И вот он уже бежит на трамвай.

С тех пор как страница истории перевернулась, он уже заходит во двор через боковую калитку. Обычно он еще немного болтает с дворником – ему лестно, что тот принимает его за будущего хозяина этого красивого и большого дома.

Весьма странно, но сегодня Афанасия нигде не видать.

Ребман громко позвал его два-три раза.

Никакого ответа.

Тогда он пошел через весь двор, мимо дровяного склада, каретного сарая к флигелю, где жила прислуга: пусто!

По восьми ступеням он поднялся на верхний этаж:

«Что это со мной, я ведь не пьян? Это же их дом – но на дверях значится…»

Он позвонил.

Молодая, черноволосая пигалица с папиросой во рту наполовину приоткрыла дверь:

– Вы к кому, товарищ?

Ребман по-господски ответил:

– К хозяевам, которые здесь проживают!

– Это мы! Что вам нужно?

Ребман изменил тон:

– Убедиться, что я не пьян и в своем уме.

Чернявая оглядела его с головы до ног. Потом прокричала в глубину квартиры:

– Эй, Маша, выйди-ка посмотри, тут пришли!

Появилась еще одна, вульгарная крашеная блондинка:

– Ну что еще?

– Он не знает, что произошло, этот мистер буржуй. Мир перевернулся, пока он спал. Теперь он, видите ли, проснулся и не хочет верить своим глазам!

С этими словами перед самым носом у «будущего хозяина этого красивого и большого дома» захлопнули дверь.

Тогда он снова спустился вниз. Осмотрелся. Увидел жену Афанасия, которая стояла перед окном кухни в нижней квартире. Крикнул ей через весь двор:

– Где Афанасий?

Вместо ответа она затворила окно.

И тут Ребману начало становиться не по себе. Он снова побежал в дом. Внизу в подвале был слышен стук молотка. Афанасий сбивал ящики. Когда он увидел Ребмана, то приложил палец к губам:

– Тсс!

Ребман теперь уже не на шутку испугался: