Книга Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

Демоны сражались за Фелипу яростно: даже после двух недель ежедневных кровопусканий, молитв, флагелляции, искусственно вызываемой рвоты, чтобы выпустить демоническую «желтую желчь», ребенок был еще жив…

Мать-настоятельница победила темные силы: спустя год девочка уже сама знала, зачем и как нужно вызывать у себя рвоту «желтой желчи», и ходила с небольшим ножичком, которым отворяла себе кровь, или, раздевшись и аккуратно сложив платье в келье, хлестала себе спину и плечи, заглушая молитвами те самые голоса, если они раздавались опять. Но прибегать ко всему этому приходилось все реже. К тому же у Фелипы, кроме дара рисования (рисовать ей, правда, в обители запретили строго-настрого!), обнаружился прекрасный голос, и она пела соло в монастырской капелле. Слушая, как Фелипа протяжно и вдохновенно возносит к куполу ангельским голосом: «Ave Maria Gratia plenta», мать Андреа возносила Господу благодарственные молитвы и даже иногда роняла слезу от захлестывавшего ее умиления…

* * *

«Моя мать — это зло», — сразу заявила Христофору Фелипа перед свадьбой таким тоном, что он понял: малейшее возражение бесполезно, и возражать не стал, да и, в общем, не собирался. «Обещай мне, что этой женщины никогда не будет на нашем острове». Он обещал. На скромной свадьбе в часовне Всех Святых матери невесты, конечно, тоже не было.

Более благочестивой жены Христофор и пожелать не мог. После неизбежной супружеской любви она до посеревших окон стояла на коленях перед Распятием и шептала покаянные молитвы.

Так у Христофора появился почти что свой остров. «Почти» — потому что, как оказалось, зять покойного Перестрелло, Педро да Кунья, по закону имел права как минимум на половину Порту-Санту, построив там «постоянное строение для постоянного семейного проживания». Между тем Христофор обнаружил, что острова вполне достаточно для двух владельцев, тем более что да Кунья, хотя поначалу и принял его в штыки, в итоге оказался неплохим парнем, и после нескольких стычек они в итоге примирились и, в общем, вполне неплохо поладили. Дело в том, что, за годы на этом пустынном острове в одиночестве, среди своих многочисленных чад и домочадцев исключительно женского пола, да Кунья, во-первых, рад был мужику-соседу, с которым мог бы душевно поговорить над бочонком с мальвазией, во-вторых, он устал один, с помощью только нескольких местных рыбаков, отбиваться от французских корсаров, которые одно время намеревались сделать на острове постоянную базу для своих кораблей, и подкрепление в виде Христофора пришлось куда как кстати. Вместе с местными рыбаками и солеварами они перевезли с северной, скальной, части острова достаточно камня, чтобы окружить единственную южную гавань каменной стеной и поставить несколько пушек. Все остальные подходы к острову надежно защищали подводные камни. После нескольких неудачных нападений пираты отстали совершенно. Хотя, сказать по правде, не только в военных талантах «островитян» тут было дело: корсары прознали, что на острове мало воды. Три колодца в августе пересыхали, и воду приходилось возить в огромных бочках с Мадейры. Для кожаных бутылей с водой и для зерна, чтобы не сожрали расплодившиеся кролики, завезенные с кораблей, в домах и дворах рыли хранилища-шайатопав — обмазанные глиной внутри «колодцы» с крышками. Сахарный тростник, который посадил Христофор и который приносил столько денег канарцам, на Порту-Санту не прижился, зато хорошо продавалась выпаренная из моря соль. Не сахар, так соль…

Библиотека у капитана Перестрелло оказалась неплохой, но все эти книги Христофор давным-давно изучил, еще в лавке, а многочисленные портоланы капитана, как он и ожидал, безнадежно устарели и ничего интересного не изображали.

Христофор построил на юге острова добротный дом из серого камня, разбил отличный сад (к своему вящему удивлению, ведь впервые в жизни он, навигатор, что-то там сажал на земле), защитил его от океанских ветров каменной стеной, улучшил причал в Vila Baleira. Посадил мальвазий-скую лозу, которая принялась довольно прилично. Привез с Мадейры виноделов, и виноградники вскоре начали приносить небольшой, правда, но доход. Маленькое стадо коров давало прекрасные масло и сыр: трава на севере острова росла густая и сочная. Вместе с да Кунья они оплатили пристройку колокольни к церкви Святой Марии Всех Скорбящих, и на ней вскоре загудели новые колокола: еще один звук на острове прибавился к стенаниям чаек и вечному завыванию океанского ветра.

В общем, Христофор выполнил все, о чем просила донна Перестрелло. Да и с наследником тоже не задержалось: через год родился здоровый мальчик, Диого[291]. По традиции острова детей крестили освященной океанской водой. Христофор с трепетом взял своего первенца в большие, вечно обветренные до трещин руки. Поцеловал его соленые после купели, слипшиеся волосики. А когда тот заорал боцманским басом, понял, что навсегда полюбил своего рыжего щекастого мальчишку.

С Фелипой было все по-другому. Жена была красивой, маленькой, худенькой и строгой. Она привезла с собой из монастыря двух пожилых сестер-монахинь, и втроем они ввели в доме монастырские порядки — просто потому, что всю жизнь прожили в обители и никаких других порядков не знали. В новом доме все время пахло ладаном и бились в серых каменных стенах речитативы молитв.

Христофор иногда думал, что Фелипа была похожа на свою родину Порту-Санту — остров безлесый и пустынный, над которым вечно стенали ветра и чайки, который и вправду казался ближе к небу и звездам, чем к миру людей. Христофор робел, благоговел и чувствовал себя рядом с женой страшным грешником, а вскоре ему до боли в солнечном сплетении захотелось в море. И он уже знал, что одно свое обещание доне Перестрелло — не оставлять Фелипу одну — выполнить не сможет.

Он уверил себя, что теперь выходит в море только из-за заработка, только из-за того, чтобы ни она, ни их сын Диого ни в чем не нуждались. Христофор теперь сам фрахтовал корабли в Лиссабоне и возил сахар с Мадейры для генуэзских купцов в любые порты — от Италии до Исландии. В море он мечтал о земле, как все нормальные мореходы, но из дома его непреодолимо тянуло обратно, на скрипучую палубу — к единственному, что оставалось неизменным в жизни. Видно, так уж выстроились когда-то его звезды.

Христофор совсем поседел и выглядел старше своих лет, но тело оставалось мускулистым, поджарым, сильным, и иногда капитан удивлял матросов тем, что мог ловко взбежать по мокрым скользким вантам и мастерски быстро поставить паруса после шторма. Он стал известен торговым домам как очень опытный навигатор, ему доверяли большие карраки и ценные грузы: привозил все в сохранности и в срок. Свой остров и жена — португальская аристократка! Мог ли он еще несколько лет назад даже помыслить о таком!

Может быть, он еще реже возвращался бы домой, но слишком скучал по своему первенцу, который как схватил его пальцы своими крошечными, с прозрачными ноготочками, так уже не отпускал. И на Рождество он всегда старался возвратиться, чтобы опять почувствовать эту хватку крошечных слабых пальчиков, и удостовериться, что эти пальчики растут и крепнут.