Книга Лучи уходят за горизонт. 2001-2091 - Кирилл Фокин

Так, были введены войска в Нигерию, объединено Конго, ликвидирована Руанда, а Федеративной Республикой Сомали управлял особо уполномоченный Комитетом чиновник из ООН. Такая же ситуация сложилась в Камеруне и в Центральноафриканской Республике, где уже лет пятнадцать порядок поддерживали «голубые каски», а демократически избираемый президент отчитывался специально назначенному «очкастому европейцу». АПФ, по собственному утверждению, начал войну за «свободу Африки» от «неоколониализма и повторного порабощения», за «объединение чёрной нации».

Аналитики сравнивали АПФ с «Исламским возрождением» и отмечали, что при внешнем сходстве эти движения кардинально различаются: второе питали религиозные убеждения, тогда как первое апеллирует к самой сущности глобализации и отвергает её, противопоставляя корневое мироощущение — не только религию, но и патриотизм, и национализм.

Для Алессандро всё это были пустые слова — он отлично понял, кто такие боевики «Африканского фронта», ещё до того, как посмотрел видео с погребением заживо миротворцев, взятых в плен: бразильцев и новозеландцев. Их связали, скинули в неглубокие ямы, а потом размалёванные краской десятилетние мальчики в набедренных повязках спрыгнули вниз и стали забивать им рты глиной. За кадром звучал бой барабанов. Алессандро смотрел это видео, размещённое в Сети, и испытывал знакомое чувство.

Он знал, кто поднял оружие в Африке. Он уже встречал их. Те же, кого он убивал в Пакистане и на кого охотился в Таиланде, те же, кто взорвал башни-близнецы, кто отрезал головы журналистам и сбрасывал гомосексуалов с крыш в Исламском государстве, кто взрывал больницы и «новые школы» во времена «Исламского возрождения», кто истреблял людей в Сребренице и против кого воевал его отец; те, чьи убежища бомбил его брат в Руанде, те, кто мучил людей в концлагерях КНДР, кто стрелял из систем залпового огня «Град» по женщинам и детям на юго-востоке Украины, кто сжигал евреев и цыган в Аушвице, кто проводил опыты на китайцах в отряде 731 и кого вздёрнули в Нюрнберге.

Это были одни и те же люди — нелюди, зло, которое возвращалось в мир время от времени, чтобы человечество отправляло его обратно в преисподнюю. На них не должны распространятся законы людей: во все времена они стояли вне закона, и за каждого убитого миротворца, за каждую слезу, пролитую о тех, кто отправился в незнакомую далёкую страну сражаться за неизвестных людей, зло отплатит сполна — болью, кровью, разочарованием, отчаянием, поражением.

Для Алессандро это было ясно, как день. В своё время он жил этим, но те дни прошли.

Ему пришло сообщение. Алессандро выключил трансляцию, где теперь с сарказмом принялись обсуждать итоги VI Всемирного религиозного конгресса, нажал на «воспроизведение».

«Смешно, — подумал он, — голосовое письмо — способ, допотопный даже по моим меркам… Кому пришло в голову его отправить…»

— Сандро, — услышал он голос, очень знакомый, но другой, совсем другой… — Привет. Это Каллум Орр. Я… мне позвонили и сказали, что ты меня искал.

«Да, Каллум, да, да, я тебя искал, я последние два месяца провёл в розысках, я собирал свою жизнь, как после взрыва, и нашёл только Беатрис, и лучше бы не находил, и ещё Громилу, и ещё пару ребят, и скорее всего тебе позвонил кто-то из них, кто узнал твой номер, потому что мне сказали, что ты пропал, ни с кем не общаешься, никто не знает, где ты, не знают о тебе ничего, кроме каких-то невнятных слухов, Каллум…»

— Ну что же, — сказал голос Каллума из динамиков. — Это я. Если хочешь встретиться или поговорить… У меня нет аккаунта в Сети. Я не очень её люблю, эти встречи в Сети, когда щёлкаешь рубильником, и компьютер заползает тебе в мозги… Ты надеваешь очки, и человек как будто перед тобой, а на самом деле там никого нет; я это не люблю. Не знаю, ты, говорят, тридцать лет провёл в коме?

«Да, Каллум, да, я тридцать лет провёл в коме, и для тебя прошла жизнь, а для меня — мгновение с тех пор, как ты крикнул мне “берегись”…»

— Не знаю, Громила сказал, вы встречались в Сети, значит, ты уже привык… — Каллум молчал, за его молчанием гудели машины, шумел дождь, играла какая-то негромкая музыка, кто-то разговаривал. — Я вот так и не привык. Не знаю, но я очень хочу тебя увидеть, Сандро, старина… Никогда бы не подумал, что назову тебя так, мне вообще-то полагалось к тебе на «вы» обращаться, а теперь… Всё спуталось, да, так говорят? В общем, Громила дал мне твой номер и сказал: «Позвони, если хочешь». Чёрт, Сандро, он ещё спрашивает, хочу ли я! Хочу, конечно… Но я не люблю встречи в Сети… Я живу в Глазго. Где бы я ещё мог жить, да? Откуда я родом, там и живу, все наши скитания за моря заканчиваются возвращением на родину, так всегда случается… так должно случаться.

Он помолчал.

— Прости, наверное, я сказал что-то не то, в твоём положении, после того, как… Я уже третий раз записываю это письмо, я волнуюсь, думаю, ты чувствуешь это, но я очень, очень хочу с тобой повидаться. Я живу в Глазго, адрес я сейчас скажу… секунду… Хилкер-стрит, это на севере, скажешь таксисту, он поймёт… Тридцать семь. Хилкер-стрит, тридцать семь, запомнил? Если там меня не будет, то я часто ошиваюсь в баре на Юнион-стрит, двадцать восемь, называется «Бёрнс», как поэт… Там громкая музыка, ты его узнаешь.

«Телефон, Каллум, неужели так трудно дать свой телефон, просто сказать номер, и я тебе позвоню, позвоню немедленно, сейчас же, Громила же дозвонился…»

— Телефоном я почти не пользуюсь, и поэтому, наверное, бессмысленно тебе его давать… Придёшь ты завтра или через десять лет, думаю, найдёшь ты меня всё там же. Но мой телефон есть у Громилы, так что можешь взять, но я вряд ли сразу отвечу, скорее перезвоню, извини, я так всегда делаю… Прости, пожалуйста, что я не могу приехать к тебе сам. Думаю, ты понимаешь. Ты тридцать лет валялся в капсуле, а мои кости старели, так что я теперь старше тебя, командир… Я заболтался, извини. Жду тебя всегда. Жду. Надеюсь, встретимся. Приезжай. Давай. Пока.

Запись закончилась; надпись на экране предложила повторить. Алессандро отказался.

«Хилкер-стрит, тридцать семь, Юнион-стрит, двадцать восемь… — Он обнаружил, что в доме нет бумаги, и, найдя на столе шариковую ручку, взял с кухни салфетку и записал адрес на ней. — Почему он не написал адрес в письме, зачем такие сложности?»

Алессандро медленно выпил чашку кофе, закусив разогретым в микроволновке сэндвичем. Потом взял коммуникатор и позвонил Громиле.

Тот отозвался немедленно; его добродушный голос успокоил Алессандро. Он доносился из Копенгагена, где последние двадцать лет проживал бывший спецназовец, а ныне средней руки архитектор, проводивший дни в большом светлом кабинете с линзами на глазах, проектируя на пустом столе особняки для богачей.

— Он позвонил тебе? — сразу спросил Громила.

— Как твоя семья? — спросил Алессандро. У Громилы было трое чудных детей — девка и два пацана, как тот сам говорил, пытаясь скрыть свою нежную, обожавшую Моцарта душу под напускной грубостью.

— Тусуются где-то без меня, — ответил Громила, — пока папа работает, эти шалопаи тратят мои деньги.