Книга Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Встречи с Пугачевым опрокидывали его в тягостные раздумья. Однажды тот с едкой торжественностью сказал: «Ты хоть и командуешь газетой, но правды не знаешь, а я тебе скажу: государство добычу золота больше не контролирует. Кто бы мог тогда подумать, – покачал он головой, – кто бы мог».

Перелыгин помнил, как впервые попал на горный полигон: тот гудел, скрежетал железом; тяжело выдыхая сизые дымы, ползали груженые «БелАЗы»; экскаваторы и погрузчики плавно поднимали тонны земли, ссыпали ее в кузова самосвалов, бульдозеры утюжили землю, как археологи снимая слой за слоем пустой породы, под которой погребен золотоносный песок; даже бег по кругу ленты на транспортерах – все, казалось, подчинено воле неведомого дирижера.

Из этого движения, мощи и гула рождалась твердая уверенность жизни и незыблемости истин. Оно представлялось вечным, неодолимым движением разума, преследующим россыпь, разгадывающим ее выкрутасы, «ловушки», «карманы», «сундуки» и другие загадки природы. Невозможно вообразить, что этот ненасытный рокочущий зверь остановится, застынет в недоумении – куда дальше? Его растерянность, остановка означала бы крушение смысла, потерю разума, растворение в вечности. А потом? Потом – только безмолвная природа.

Исковерканные долины залижут ручьи и реки, к их берегам вернется отброшенная тайга, а золото пойдет кочевать по банковским хранилищам, рушить курсы валют, обогащать и разорять, вызывать радость и слезы, войны и убийства, если кто-то не догадается однажды выбросить на свалку этого «кумира». Так он тогда полагал.

Но оказалось, новое время не сохраняет традиции старого, оно отменяет их, следуя своей логике и новым интересам. Сорок лет Унакан ожидал своего часа, однако отсчет его срока пришел из иного времени, в котором стало можно все, чего нельзя было вчера. В результате загубленное месторождение… бессмысленный прииск… Пустяки, мелочь! Но эта повсеместная бессмысленность корежила одних людей и возносила других, став началом необратимого разлома.

Зло входит в жизнь само собой, а то, что полезно, внедряется силой, преодолевая частные интересы – Перелыгин криво улыбнулся: «Кто это сказал?.. Не помню… Кажется, Руссо… Не точно… Как-то иначе… Да какая разница! Через двести лет мир все тот же. И бич Прудон на берегу втолковывал мне эту же мысль. Но я пропустил, не придал значения. Хотя, может быть, именно наша попытка ограничить в человеке проявление им природных пороков и влекла к нам ненависть Запада, а когда Горбачев заговорил об общечеловеческой морали и ценностях – которых на земле нет и быть не может, потому что для разных стран, людей, религий мораль, а стало быть, и ценности разные, – там, на Западе, его так поддержали. Не потому ли, что эта болтовня, как цунами, смела наши моральные ориентиры, разрушила плотины, сдерживающие пороки, и они хлынули теперь во все стороны жизни? А мы восхищенно наблюдаем за преображением, не соображая, что пороки ярки и привлекательны в сравнении с неказистыми на вид добродетелями».

Телефон отвлек его от мыслей и телевизора.

– Как поживают акулы пера? – услышал он хорошо знакомый голос с акцентированными окончаниями в каждом слове.

– Валентин, как я рад тебя слышать! – закричал Перелыгин, но спохватился и заговорил тише. – Какие новости пекутся на седом Урале? Фирма процветает?

С помощью бывшего начальника Мельников избежал крупных неприятностей. Отслужив, вышел в отставку и основал в родном городе частное предприятие.

На крик заглянула жена, вопросительно посмотрела.

– Валя, Мельников, – прикрыв трубку ладонью, шепнул Перелыгин, тут же услышав: «Супруге привет, чего шепчетесь?» – Тебе – ответный, спрашивает, когда приедешь?

– Я бы хоть завтра, да дел невпроворот, к лету поближе, может, и получится, но! – произнес он с ударением, сделав короткую паузу. – Давай не загадывать, суеверным становлюсь. Ты понимаешь, что старые мины начали срабатывать?

– Давно срабатывают, да не все взрывы мы слышим. – Перелыгин отключил звук в телевизоре, подошел к окну. – Новая сущность игроков до поры до времени прячется, не выходит наружу.

– Верно, – согласился Мельников. – Чем крупнее игра, тем труднее договориться. Помнишь, я говорил, что логика, вещь железная, если она правильная, обязательно сойдется.

– А я собрался было в нашем краю блакитных озер побывать, есть задумка кино сделать.

– О чем?

– Все о нем, «желтом дьяволе». Только с настоящей историей, с правдой. Врут на каждом шагу. Пару дней вдоль дороги попрыгают, кусок ржавой «колючки», щепотку золотишка, бича какого-нибудь снимут – и бегом к столичным деликатесам. Ты и сам все видишь. Я узнавал, кое-кто из тех, с кем я в ту последнюю поездку встречался, живы, слава богу. Хочу с ними на камеру потолковать.

– Интересно, – сухо сказал Валентин. – По интонации Перелыгин моментально представил, как тот плотно сжал губы, взметнув левую бровь над серо-голубыми глазами. Он делал так всегда в минуту быстрой работы мысли. – Ты хоть и упрямый, но прими дружеский совет старого чекиста. То, что хочешь, сделать не позволят, а жизнь себе усложнишь, – предостерег он твердым голосом. – Нынче по руинам за правдой бродить – только ноги ломать. Подожди немного, там видно будет. Кстати, что с Унаканом, не в курсе?

– Ко-па-ют, – сказал нараспев Перелыгин, глядя в окно. Стоял пасмурный октябрьский вечер, в свете фонаря к земле тянулись тонкие непрерывные нити дождя. Под порывами ветра они приближались к окну, утыкаясь в него, сползали по стеклу мокрыми дорожками. – Берут пока по тонне. – Перелыгин следил за дорожками на стекле. – Но геология кончилась – разведывают попутно с добычей. Втемную играют.

– Ну, Бог им в помощь, – помолчав, сказал Мельников. – Будь здоров и звони.

Перелыгин положил трубку, послонялся туда-сюда по кабинету. Когда-то они решили, что Сороковов лишь хочет сыграть не по правилам, а правила никуда не делись, просто их стали плохо соблюдать. Но то было лишь началом игры. Для нее писались иные правила, а прежние выбрасывались, как истлевший хлам. Новые правила означали крах могучей золотодобывающей отрасли, построенной с «чистого листа» за пять десятилетий, и гибель лучшей на земле геологоразведки, создавшей стране невероятно прочный ресурсный потенциал.

С тех пор прииски и геолого-разведочные партии Золотой Реки угасли как беспризорные костерки на ветру. Двенадцать тонн золота – годовая добыча комбината – в мгновение ока «повисли» невыгодной обузой на шее нового государства. Закрылись школы, больницы, профилактории, Дома культуры, магазины. Поселки хирели, пустели, превращаясь в призраки. Брошенные на произвол люди, оставляя дома, потянулись на материк. Обезлюдела Колымская трасса, рушились мосты через реки. Высочайшего уровня горняки и геологи трамбовали чемоданы и грузили контейнеры. Зато по речкам и ручьям закопошились старатели. Добыча упала в разы.

«А может, прав Сороковов, решивший хоть что-то урвать с Унакана, – думал Перелыгин. – Может, он умнее и дальновиднее нас, знал, что Унакану Вольского не будет места, а недоразвитому уродцу – пожалуйста, и умышленно шел на риск?» Рассуждая так, он оправдывал Сороковова, принимая часть вины на себя – вдруг они ошибались! «Ты же знаешь, – выдвигал новый аргумент в пользу Сороковова Перелыгин, – у соседей, аж с пятидесятых, не могли довести до ума Надеждинское месторождение, а оно тянет на все шестьсот, а то и побольше. И тут мы со своей сотней. Может, не нужно стране столько золота – Надеждинское до сих пор не пустили, все хозяина ищут. Ну и что, – возражал он себе, – не нужно сегодня – понадобится завтра. Лежит тихо, есть не просит. Нет, прав был Градов: старатель – это конец, не важно – с лотком он или с шагающим экскаватором. Мы грабим себя, как наркоманы, вынося семейные драгоценности».