Книга Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

Все равно, с точки зрения прагматичного, осторожного великого визиря, это был крайне глупый заговор, еще более глупый от того, что имелись явные признаки: Джемалю калиф отдает предпочтение, и старшему сыну следовало лишь подождать.

Возможно, допускал визирь, такое положение могло измениться, если бы прошло достаточно времени. Они живут в непредсказуемом мире. Также возможно — более мрачная мысль, которую он бы никогда не высказал вслух, — что если бы отец убил Бейета, это стало бы первым шагом в еще более ужасном заговоре наследника, который потерял терпение в ожидании трона.

По правде говоря, такое понимание событий казалось Йозефу бен Хананону самым лучшим. Умрет Бейет, а потом и священный калиф. А с визирем-киндатом, конечно, разделались бы, если бы все пошло так, как планировал принц. Все сложилось иначе, но только благодаря огромному везению, благословению свыше и прозорливости калифа. Джадит оказался полезным. Поэтому было бы справедливо предать его легкой смерти.

Однако этого не произошло. Художника не убьют — визиря заставили понять это позже в это же утро, в той же самой комнате.

Великий Калиф Гурчу добавил это к ряду распоряжений, которые оставались точными, хотя и нарушали тишину Дворца Безмолвия. Принца Бейета следовало вызвать к отцу. С ним будет разговор. Его положение изменится. Принц Джемаль больше никогда не увидит своего отца. Его ослепят, оскопят, ему перережут сухожилия под коленями. Когда будет можно (и если будет можно), его посадят среди нищих у городских стен на Восточном базаре.

Если он пожелает нарушить законы Ашара и покончить с собой, то это его выбор. Отец обеспечит его чашкой для подаяния и прикажет положить туда первую медную монету.

Портрет, написанный художником в другом дворце, должен быть уничтожен. А художник — нет. Художнику дадут охрану из Джанни, и они будут сопровождать его на запад, всю дорогу до самой Дубравы. Существовала некая вероятность, как сообщили визирю, что старший принц — имя которого больше никогда не должно упоминаться в присутствии Гурчу под страхом вырывания языка у того, кто осмелится нарушить приказ, — разместил на дороге убийц, на тот случай, если художнику каким-то образом позволят уехать.

Художнику разрешали уехать. Он даже снова заговорил в этой комнате, стоя на коленях. Он просил позволения послать весточку своему другу из Дубравы, чтобы тот отправился домой вместе с ним.

Голос калифа, во время разговора с этим несчастным, который стал причиной всех этих неприятностей (но это только начало, как понимал визирь), был непостижимо мягким. Йозеф готов был поклясться, что никогда не слышал от Гурчу такого тона. Может, этот пришелец с запада — колдун? У них там есть такие мужчины и женщины.

— Да, можешь взять с собой купца, — сказал Гурчу. — Однако ты должен уехать немедленно. Когда произойдут некоторые события, начнутся вооруженные столкновения. В такое время они всегда бывают. Один принц покрыл себя позором, и теперь будет назван новый наследник. Часть армии останется верной… это были его люди, и они будут опасаться за свою жизнь. Вполне обоснованно. Они могут взбунтоваться. Люди испугаются и начнут искать виновных. Тебе не надо находиться в Ашариасе, когда это произойдет.

Джадит опустил голову и коснулся ею пола. Наконец-то, подумал визирь. Он коснулся пола три раза, как велел его научить Йозеф в самом начале всего этого. Немой вложил меч в ножны.

— А теперь, — произнес калиф, уже почти нормальным тоном, — встань, синьор Виллани. Я хочу увидеть тот западный портрет, который ты создал.

Визирь о нем даже не вспомнил! Портрет стоял тут же, на мольберте, рядом лежали краски и инструменты. Джадит встал. Подошел к своей работе. С того места, где стоял, визирь не видел картины.

Гурчу прошел через комнату и встал рядом с художником — слишком близко, чтобы Йозеф мог быть спокойным. Он увидел, как евнух напрягся от беспокойства, и другие стражники сделали то же самое. Их мир с каждым мгновением искажался все больше.

И он продолжал искажаться еще долго.

Воцарилось молчание. Подобающее молчание для этой комнаты, подумал Йозеф. Его в конце концов нарушил низкий, размеренный голос калифа.

— У меня довольно большой нос, не так ли? — спросил он.

Несомненно, ни один человек в здравом уме не стал бы на это отвечать.

— Он прекрасно подходит к чертам лица калифа, — спокойно произнес джадит. — Он говорит о силе, а в профиль он уравновешивает глубину вашего взгляда.

— В самом деле? — сказал Гурчу удивительно мягким тоном. Потом прибавил: — Апельсиновые деревья, которые видно из окна. Они очень яркие.

— Богатство сада говорит о богатстве царствования великого калифа.

— В самом деле? — повторил Гурчу. А потом, секунду спустя, спросил: — Ты доволен своей работой?

И художник с запада ответил просто:

— Господин, это самое лучшее, что я сделал в жизни.

Услышав это, в самом начале событий, которые потрясли мир ашаритов от востока до запада, великий калиф улыбнулся. Он дотронулся до плеча неверного художника (он это сделал!) и сказал:

— Это хорошо. Ты сделал то, для чего я тебя позвал. Теперь уезжай домой. Визирь обеспечит тебя охраной и соответствующим вознаграждением. Я тебе благодарен. Я также… мне было приятно то, что ты сказал сегодня утром, синьор Виллани, обо мне и своем герцоге. Передай ему от меня привет, когда будешь писать его портрет в Серессе. Ступай со своим богом, и пусть тебе не грозит опасность под нашими звездами.

Перо Виллани, и Марин Дживо, и охрана Дживо, и купленные им товары на мулах выехали из Ашариаса в тот же день под вечер. Понятно, что было бы ошибкой ждать следующего утра.

Слуге и шпиону из Серессы Томо Агоста очень повезло: он случайно оказался у Дживо, когда пришло письмо, что надо готовиться и выезжать немедленно. Днем раньше ему удалось организовать для купца приобретение исфаганского перца, и он пришел к нему за своей платой. Это была удача, или воля Джада, называйте как хотите, но Агоста оказался там, и поэтому вернулся домой.

Среди многих погибших в следующие дни было большое количество купцов-джадитов на другом берегу пролива. Начались бунты, среди Джанни в городе вспыхнули мятежи, особенно среди тех, кто был верен опозоренному и ослепленному принцу. Еще точнее, среди тех, которые были посвящены в его планы, и поэтому понимали, что лишатся жизни, если не покончат каким-то образом с нынешним правителем.

Им это не удалось. Их оказалось слишком мало, они не были подготовлены, а визирь, этот подлый киндат, бен Хананон, уже узнал имена многих из них. Их схватили и задушили еще до того, как известие о судьбе принца вышло за пределы дворца и распространилось по городу.

В данном случае столкновения оказались не слишком яростными, было убито приемлемое при подобных обстоятельствах количество людей, в том числе неверных. Принца Бейета в Ашариасе любили, его даже считали фигурой романтичной, обреченной на смерть, когда трон перейдет к его брату.