Книга Эльфийские хроники - Жан-Луи Фетжен

Бедвин находился в часовне один. Он сидел на резном стуле с высокой спинкой, который был поставлен здесь специально для него. Чувствуя недомогание и тяжесть во всем теле и пустоту в душе, он смотрел, как на полу перед ним постепенно вытягивается длинное и узкое пятно проходящего через изображение меча света. Капеллан прошлой ночью совсем не спал, и его веки то и дело норовили сомкнуться. Ему хотелось есть, и он чувствовал себя грязным в своей одежде, покрытой дорожной пылью, однако ничто не смогло бы заставить его сейчас покинуть эту часовню. В замке за пределами ее стен царила гробовая тишина, и при малейшем звуке шагов и малейшем шепоте капеллан вздрагивал, каждый раз со страхом ожидая, что вот-вот появятся наемные убийцы с кинжалами и веревками в руках.

Это должно было произойти утром, до полудня. Именно такое распоряжение отдал епископ Дубриций. А может, это уже было сделано под прикрытием темноты. Бедвину не хотелось знать об этом слишком много. Если кто-то вздумает проводить какое-то расследование, он, Бедвин, скажет, что всю ночь находился в часовне и молился… Его — и без того не ахти какое — мужество иссякло еще тогда, когда он скакал верхом по полям из города в резиденцию епископа с сопровождением всего лишь двух человек и затем осмелился потревожить епископа, чтобы сообщить ему о том, что он услышал в камере пыток в замке. Все остальное казалось ему теперь чем-то нереальным — похожим на кошмар, в котором было полно суеты и противоречий. Слова, которые произнес Дубриций, распоряжения, которые он дал, прислужники епископа, собравшиеся во дворе и похожие на свору собак, отправляющихся на охоту, — все это с течением времени теряло всякий смысл и начинало казаться ему каким-то дурным сном. В течение ночи решения принимались так быстро, как будто епископ обдумал их уже давным-давно и всего лишь ждал того момента, когда уже можно будет начать действовать. Бедвина это ошеломило: сам он, прежде чем совершить тот или иной поступок, всегда очень долго раздумывал. Он не мог поверить, что все его разговоры с епископом о будущем, которое ждало королевство после смерти короля Кера, не были исключительно теоретическими рассуждениями и что Дубриций и в самом деле решил сделать себя орудием исполнения воли Господа. А еще Бедвин, конечно же, никогда бы не поверил, что тот, кто частенько называл себя «воином Христовым», и в самом деле с легкостью начнет вести себя так, как ведут себя воины.

Стук копыт, донесшийся сначала от ворот замка, а затем от его подъемного моста, заставил капеллана снова вздрогнуть. Он хотел было подняться со стула и пойти выглянуть в окно, но у него мелькнула мысль, что в этом нет никакой необходимости. Если все шло так, как запланировал Дубриций, то это принц Пеллегун поскакал сейчас, чтобы присоединиться к своему отцу на охоте.

Неподалеку от часовни сидел в своем кабинете Буркан — сенешаль и мажордом королевского замка. Он, тоже услышав стук копыт, встал из-за стола, отодвинул тяжелую кожаную занавеску, закрывавшую узкое окно его комнаты, и посмотрел через окно наружу, на парадный двор замка. Слишком поздно: он увидел одних лишь конюхов, подбиравших на дворе лошадиный навоз, и стражников, возившихся с подъемным мостом. Когда он отошел от окна, чувствуя себя очень уставшим после бессонной ночи, в дверь его кабинета постучали. Затем дверь открылась, и вошла служанка. Она принесла на подносе кувшин с питьевой водой, хлебом и ветчину.

— Вы распорядились, чтобы вас разбудили еще до шести часов утра, Ваша Милость…

— Да, именно так. Поставьте это вот здесь.

Один час спустя, когда в кабинет Буркана постучал камердинер, которому надлежало помочь сенешалю одеться, он обнаружил на полу безжизненное тело Буркана. В замке началась суматоха, все забегали туда-сюда, и никто при этом не заметил, что из кабинета Буркана исчезли и поднос с водой и едой, и все то, что сенешаль написал в течение ночи.

Солнце стояло высоко, небо было безоблачным, однако под кронами деревьев, которые в Силл-Даре были более густыми, чем во всех остальных местах Элиандского леса, только лишь отдельным лучам солнца удавалось достигать земли. Папоротники здесь вымахивали выше роста взрослого эльфа, а трава и мох под ногами — очень густыми. Динрис и Лландон шли молча, перекинув через плечо луки и засунув кинжалы за пояс. Тропинка, по которой они оба ходили довольно часто, вела к скалистому холму, получившему от эльфов название «Бретхилиор», то есть «Старый Бук», потому что на самой его вершине рос бук с серым потрескавшимся стволом. С вершины холма открывался вид на огромное пространство — аж до самой линии горизонта, — и зрелище это было опьяняющим и почти головокружительным для лесных эльфов, не привыкших видеть вокруг себя такие просторы. Куда бы ни был обращен взгляд тех, кто забирался на этот холм: на запад, юг или север — они не видели ничего другого, кроме колышущихся верхушек деревьев, похожих в своей совокупности на зеленое море, которое при малейшем ветерке приходило в движение. Таким был когда-то лес эльфов, покрывавший собой всю поверхность земли, кроме горных вершин и водоемов. Однако когда взор обращался на восток, можно было различить более светлую полосу. Это была равнина, на которой жили люди и которая постепенно становилась все шире и шире.

Вид этой равнины наводил на грустные мысли, и большинство эльфов старались не ходить на холм Бретхилиор и не смотреть оттуда в сторону равнины. Однако именно на этот холм Морврин привел Алдан. Возможно, он хотел показать ей, как огромен Элиандский лес. А возможно, также и для того, чтобы она увидела, где находятся его границы. Морврин и Алдан стояли абсолютно неподвижно. Их ярко освещало солнце, и они вели себя так, как будто не услышали, что к ним кто-то приближается. Впрочем, Алдан вполне могла и не услышать (она ведь была женщиной, а не эльфийкой), но с королем Элианда такого произойти попросту не могло. Динрис-кузнец с уважением отнесся к желанию короля побыть наедине с Алдан и остановился там, где заканчивался лес — то есть на расстоянии броска камня от старого бука, — а вот Лландон пошел дальше, пока Алдан не услышала звуки его шагов и не обернулась с встревоженным видом.

— Приветствую тебя, Лландон! — сказал Морврин, поворачиваясь к Лландону. — Я опасался, что уже не увижу тебя до того, как…

— До того, как ты покинешь Элианд, да?

Слова молодого охотника прозвучали язвительнее, чем ему хотелось бы, и выражение лица Морврина омрачилось. Динрис, появившись из леса вслед за Лландоном, дружески поприветствовал короля.

— Госпожа, — сказал Морврин, поворачиваясь к Алдан, — вот два эльфа, которые для меня очень много значат. С Динрисом я дружу всю свою жизнь…

— Приветствую вас, господин Динрис, — сказала Алдан, наклоняя голову, когда кузнец подошел уже совсем близко к ней и Морврину.

— Мне стало известно, что вы спасли короля, — сказал в ответ Динрис. — Это означает, что ваше имя навсегда останется в нашей памяти.

Кузнец старался не таращиться на Алдан и вообще вести себя непринужденно, однако присутствие в таком месте женщины было событием настолько странным, что он не мог скрыть своего беспокойства. Алдан, несомненно, была красивой (и, вопреки распространившимся про нее слухам, вовсе не такой бледной, как призрак), однако у людей редко встречалась такая белая кожа, как у нее, такие пронзительно-голубые глаза и такие длинные черные волосы, заплетенные в косички. Она была облачена в кожаную куртку, которая ничуть не скрывала ее округлившегося живота, в штаны и в сапоги. В такой одежде у людей обычно ходят лесники. Динрис подумал, что нет ничего удивительного в том, что его друг влюбился в эту красавицу.