Книга Ведьмин вяз - Тана Френч

– То есть вы не верите, что это сделал Хьюго, – сказал я.

Он даже на меня не взглянул.

– Я же вам говорил. Все указывает на него. А теперь у меня есть еще и мотив, и свидетель. Если дело передали бы в суд, его признали бы виновным.

– Но сами вы в это не верите.

Я понимал – в глубине души, там, где еще сохранялась способность здраво рассуждать, – что мне следовало бы ужаснуться. Всего лишь год назад Рафферти ничего не смог бы мне сделать, теперь же, если вдруг наметит меня в жертвы, ничто не помешает ему методично давить на меня, так что в конце концов я сам признаюсь в убийстве Доминика и, скорее всего, поверю каждому своему слову. Меня же хватило лишь на слабенький рефлекторный животный страх.

Воздух был так тих, что я услышал негромкий вздох Рафферти.

– В нашем ремесле обычно ясно, с каким человеком имеешь дело. Это чувствуется. – Кивок в сторону. – Я чувствую, что на этот раз у меня сильный противник. Как правило, нам попадаются всякие клоуны. То какой-нибудь быдлан полоумный замочит дилера-конкурента, то пьянчуга врежет своей женщине слишком сильно. Тут же с самого начала иначе. Холодный ум, продумывает на двадцать ходов вперед. Такого не запугаешь, не собьешь с толку, не прогнешь. И это совершенно непохоже на Хьюго.

– Тогда какого хрена вы его арестовали? – спросил я.

Он дернул плечом.

– Интуиция, конечно, вещь хорошая, но улики тоже нельзя сбрасывать со счетов. А улики указывали на него. Но если вам что-то известно… – Он повернулся ко мне. Я видел только тень и блеск глаз. – Если у вас есть хоть какие-то доказательства, что это сделал кто-то другой, и вы не хотите, чтобы Хьюго считали убийцей, вы обязаны мне об этом сказать.

– Я не убивал Доминика.

Рафферти кивнул, ничуть не удивившись.

– Но ведь те письма писали вы – не спорьте, мы оба знаем, что это так. Так что нечего святую невинность изображать. Ваш дядюшка, если я хоть что-то смыслю в людях, был хороший человек. И вы обязаны отплатить ему хотя бы этим.

Так вот зачем он пришел. Вовсе не за мной, он рассчитывает, что я выдам Леона с Сюзанной.

И я едва не повелся. Почему бы нет? Пошли они оба на хрен, пусть сами разбираются с Рафферти, пусть он садится к ним на террасу, предлагает им закурить, лезет в душу – посмотрим, как Сюзанна выкрутится, раз такая хитрая. Меня она сунула ему под нос, как блестящую побрякушку, – смотри, как сияет! Но самое главное, самое-пресамое: они меня не позвали. А ведь я мог, как и они, преобразиться, закалиться. И встретить ту ночь в квартире человеком, которого такое не сломило, если бы только они верили в меня и позвали с собой.

Но все это занимало меня куда меньше, чем отсутствие удивления в голосе Рафферти. Я долго не мог понять, в чем же дело, и наконец сообразил:

– Вы и не думали, что это сделал я.

– Нет. Даже когда нашли шнурок от толстовки. Я понимаю, – я попытался что-то сказать, но Рафферти чуть повысил голос, – я понимаю, это было десять лет назад, и помню про вашу травму головы. И тем не менее суть человеческая не меняется, люди всегда остаются собой. А на вас это непохоже.

– И даже когда вы пришли с фотографиями? Вы чуть ли не арестовать меня собирались. Вы же, вы же… – Подумать только, и я еще мнил его достойным соперником, гениальным противником, которого я каким-то чудом перехитрю, en garde![28] Никакой я ему не соперник. Я для него даже не человек, а средство, которое подвернулось под руку и которым нужно распорядиться в соответствии с планом действий. – Вы использовали меня как наживку. Чтобы заставить Хьюго признаться.

– Сработало же.

– А если бы нет? Что бы вы сделали тогда? Арестовали бы меня? Упекли в тюрьму?

– Я хочу знать, кто он. Или она, – ответил Рафферти.

Меня снова пронзил ужас. Он, как хищник, не был жесток, добр или зол – он просто был собой. И эта несокрушимая целостность натуры поразила меня до оторопи.

К этому моменту я тоже возвращаюсь снова и снова, не могу себе простить, я ведь чуял, что не надо спрашивать, в глубине души я это прекрасно знал. Но тогда мне казалось, что его ответ все расставит по местам, точно некая золотая максима, божественная истина.

– Почему я? – спросил я. – Почему не Леон? Это же он, это же над ним Доминик издевался. Почему не…

– Потому что вы – беспроигрышный вариант, – перебил Рафферти.

Сердце мое билось медленно.

– Но почему?

– Вы правда хотите знать?

– Да. Хочу.

– Ну ладно. – Он уселся поудобнее, упер локти в колени, готовясь мне все объяснить. – Дело вот в чем: я, конечно, мог взяться за Леона, улик на него было не меньше, чем на вас. Но – как вы сами заметили в тот день насчет толстовки, помните? – все они были зыбки, можно истолковать так, можно этак. А когда обвинение основывается лишь на косвенных доказательствах, многое зависит от того, какое мнение у присяжных сложится о подсудимом. Допустим, обвинили бы мы Сюзанну. Милая домохозяйка из среднего класса. Говорит складно, из приличной семьи. Вышла замуж за парня, с которым встречалась еще в колледже, отказалась от карьеры, посвятила себя детям. Не расфуфыренная красотка, то есть не хитрая и коварная стерва, но и не жирная уродина, то есть не мерзкая неудачница. Образованная, то есть не быдло, но и не слишком, то есть не считает себя умнее всех. С характером, то есть не размазня, но и не слишком, чтобы присяжные решили, мол, надо бы сбить спесь с этой надменной коровы. Можете не сомневаться, она разыграла бы все как по нотам, а учитывая, что веских доказательств у нас нет, думаете, суд признал бы ее виновной?

– Вряд ли.

– Да никогда в жизни. Теперь Леон. Может, с ним бы нам повезло больше. Сомнительный образ жизни и прочее такое. Многие до сих пор считают, что все геи какие-то психованные, да еще эти хипстеры, глаза бы мои на них не глядели. И если бы у нас было против него хоть что-то серьезное – показания очевидца, следы ДНК, что угодно, – то ваша правда, лучшего варианта нельзя было бы и желать. Но ничего такого у нас не было. А он, как и Сюзанна, из хорошей небедной семьи, говорит как образованный, симпатичный, но не слишком, чтобы его не сочли тупым красавчиком, внятно и грамотно излагает мысли, умный, приятный… Одеть его в приличный костюм, состричь эту дурацкую челку – и готово. Этот милый, абсолютно нормальный молодой человек – и убийца? Ну нет.

Ряды черных окон в многоэтажке; в закатном свете казалось, будто стекла выбиты, за неровными дырами пустота, густой слой пыли на рваных плакатах и перевернутых стульях. Мертвая тишина, ни рева мотоцикла вдали, ни крика, ни обрывка музыки.

– А вот с вами можно было чего-то добиться, – буднично продолжал Рафферти.

Я так изумился, что едва не рассмеялся ему в лицо. Я? Не может такого быть, никто в жизни не поверит… или лучше считать эти слова подтверждением моей стойкости – несмотря ни на что, в глубине души я считал себя прежним?