Книга Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Позже то, чем восхищались гости, начали называть «стилем Ротшильдов» — стилем, выражаясь словами позднейшего критика, «который сочетал в себе богатейшие элементы всех предшествующих стилей… Тяжелые золотые карнизы, парчовые гобелены, занавеси генуэзского бархата с бахромой и кистями, мрамор и паркет… Ничто… не было новым, кроме газовых ламп».

В XX в. могло показаться, что вся эта освещенная газовым светом позолота слишком давит; в XIX в. она была последним писком моды. «Он бесконечно лучше дома его невестки, — сообщала герцогиня де Дино, увидев „храм“ Соломона, — благодаря более возвышенным пропорциям… его роскошь поражает воображение, однако все сделано со вкусом, настоящий Ренессанс, без примеси других стилей… В главном салоне кресла не из позолоченного дерева, а из позолоченной бронзы и стоят по тысяче франков за штуку». Ей вторил молодой Дизраэли: «Превыше всех зрелищ, — писал он в 1843 г. сестре Саре из Парижа, — был бал у б[арона] Соломона де Ротшильда — отель по обстановке превосходит все дворцы Мюнхена — огромная толпа слуг и ливрейных лакеев, более пышных, чем в Тюильри… ананасы во множестве, как черника. Вкус этого не имеющего себе равных дворца равен его пышности и богатству украшений». Позже он отдал дань дворцам Ротшильдов, увековечив их в романе «Конингсби», в абзаце, где описывается парижская резиденция Сидонии, которая «пережила в его руках такие обширные изменения, что… не сохранилось… ничего из первоначальной обстановки… Мраморная лестница, которая начиналась в обширном дворе, вела в зал огромных размеров, который одновременно служил оранжереей и галереей скульптур. Зал освещался ярким, однако мягким и приглушенным светом, который сочетался с красивыми неподвижными статуями и экзотическим ароматом, который витал в воздухе. Галереей можно было попасть во внутренний зал совершенно другого рода — причудливый, мерцающий, раскрашенный в разные тона, заполненный странными картинами и великолепными вещами.

Резная позолоченная крыша напоминала медовые соты, как то принято у сарацин; стены были обиты кожей с тиснеными узорами… пол был выложен мозаикой; повсюду стояли статуи негров в человеческий рост с лицами, на которых застыло дикое выражение; в вытянутых руках они держали серебряные факелы, которые пылали почти ослепительным светом.

Поднявшись из этого внутреннего зала по двойной беломраморной лестнице, гость попадал в главную анфиладу комнат.

Эти салоны, большие, просторные и многочисленные, были украшены главным образом энкаустикой работы самых прославленных мюнхенских художников. Три главных помещения отделялись друг от друга только колоннами, покрытыми богатыми гобеленами, сегодня откинутыми в стороны. Обстановка каждой комнаты соответствовала ее назначению. На стенах бальной залы нимфы и герои танцевали на фоне сицилийских пейзажей или лазурных берегов Эгейского моря. С потолка красивые божества кидали гостям венки… Большой салон изобиловал диванами и мягкими креслами…»

Кроме того, Джеймс тратил значительные суммы на свой замок (шато) в Ферьере в окрестностях Парижа, превратив его в современное загородное поместье в английском стиле. Архитектор Жозеф-Антуан Фрелихер пристроил псевдотюдоровскую прачечную. В 1840 г. Джеймс решил завести у себя образцовую ферму; он даже посылал управляющего в Англию, чтобы тот обучился полезным навыкам. Позже в поместье появились молочная ферма, а также печь для обжига кирпича и английские станки, на которых изготавливали водопроводные трубы для нужд усадьбы. В Ферьере имелись также конюшня, школа и тропы для верховой езды, не говоря уже об оранжерее и новом саде, разбитом Пласидом Массеем. В 1842 г., когда Ферьер посетила Ханна, невестка Джеймса, поместье «произвело на нее сильное впечатление». Как то случалось и прежде, не так легко было произвести впечатление на гостей-аристократов вроде Аппоньи и княгини Ливен, которые два года спустя приезжали в Ферьер погостить. По отзыву Аппоньи, в котором угадывается намек на аристократическую иронию, — самое сильное впечатление на княгиню произвела «великолепная прачечная», которую Джеймс и Бетти приказали соорудить в парке, «настоящий шедевр в своем стиле, живописная и очень удобная». Однако, когда княгиню проводили в ее комнату — некогда отведенную покойному герцогу Орлеанскому, — она пожаловалась на «жесткий и сырой» матрас, так что постель пришлось «менять, сушить, выбивать, стелить и перестилать». Сам Аппоньи высмеивал конюшню, которую построил Джеймс, «превосходное и крайне помпезное сооружение в стиле Людовика XIII». «Возможно, оно немного слишком красивое, — продолжал он, — так как этот дворец в чем-то подавляет сам замок». Кроме того, надменный дипломат усмотрел недостаток и в том, что пруд «слишком близко расположен к дому», и в отсутствии симметричного сада и клумб. «Парк и сад не разделены, — неодобрительно замечал он, — так что дичь может заходить прямо во внутренний двор замка». Однако даже самым придирчивым гостям пришлось согласиться, что интерьеры «не оставляют желать ничего лучшего»: «Все выполнено с безупречным вкусом и очень величественно. Там есть красивые картины и бесконечное множество всевозможных красивых вещей, доспехов, статуэток, графинов из серебра, слоновой кости или золота, украшенных жемчугом и драгоценными камнями, столиков из бронзы, железа, серебра, покрытых старым лаком… есть всевозможные вазы, украшенные драгоценными камнями… старинные шкафчики, инкрустированные слоновой костью, серебром и флорентийской мозаикой. Гостевые комнаты обставлены удобно, без излишней роскоши, но с хорошими коврами, удобными диванами, креслами, зеркалами, превосходными кроватями, умывальниками со множеством полотенец…»

Кроме того, гостям показывали парки при других замках Ротшильдов — в Булони и Сюрене. В Булони парк значительно расширили, а столовую соединили с оранжереей, где можно было обедать летом. Кроме того, Джеймс пристроил ложную ферму с коровами, курами и овцами экзотических пород. Несмотря на то что Соломон проводил за городом мало времени, на свой замок в Сюрене он денег не жалел. Замок отремонтировали, сменили в нем обстановку, окружили его тщательно продуманными стеклянными галереями. Подобно младшему брату, Соломон также играл в фермера, построив молочную ферму и купив большое стадо пернатой дичи; но его настоящей любовью стал сад, который он расширял всю жизнь, позже добавив теплицы и систему полива. Как сообщал лорд Уильям Рассел, посетивший Сюрен в 1843 г., «природа вынуждена была уступить деньгам и приносить летние плоды и цветы весной». Через два года пошли слухи, что Джеймс «перевозит большое количество очень больших тисов в цвету» из Мелёна в Сюрен, предположительно в подарок Соломону. «Каждое дерево, — сообщалось в „Таймс“, — настолько велико, что надобны 11 лошадей, чтобы тащить его. Так Людовик XIV выращивал парк в Версале». Как мы видели, подобное сравнение уже приходило в голову Гейне; и он, и другие неоднократно возвращались к нему.

Английские Ротшильды также вкладывали немало денег в свои городские и загородные резиденции, хотя и не по таким бурбонским меркам. Когда Дизраэли в 1843 г. посетил прием, который устроила в Ганнерсбери вдова Натана Ханна, он восхищался «красивейшими парком и виллой, достойными итальянского князя, хотя и обставленными со вкусом и роскошью, достойными… французских финансистов прежних времен… с красивым парком, беседками и освещенными дорожками». Если интерьер загородного дома Сидонии в «Танкреде» (1847) был отчасти списан с Ганнерсбери, тем не менее кое-что в романе противоречит образу резиденции французских Ротшильдов: