Книга Гротеск - Нацуо Кирино

— Докатилась?! Я?! — изумленно воскликнула я. — Никуда я не катилась! Что ты несешь?! Это моя месть. И на какое «такое»? Ты говори, да не заговаривайся.

— И за что же ты мстишь?

Как мне показалось, в Кидзиме вдруг проснулся интерес. Он посмотрел на меня и быстро отвел взгляд.

— Не знаю!.. — Меня била крупная дрожь. — За все! За то, что все так по-идиотски устроено!

— Ну что ты как маленькая? — фыркнул обескураженный Кидзима. — Ладно, я пойду. А ты давай поосторожней, Кадзуэ. Уж больно далеко зашла.

Бездушно махнув рукой, он быстро зашагал по переулку, выходившему на главную улицу.

Я крикнула ему в спину:

— Слишком много на себя берешь! Хочешь сказать, я ненормальная? Чушь какая! До тебя никто мне такого не говорил! Слышишь, ты?

Мимо пролетела стайка парней и девчонок — похоже, студенты возвращались домой после вечеринки. Смотрели на меня как на диковину, во все глаза. Молодые женщины при виде меня шарахались в сторону, готовые в любой момент пуститься наутек. Я видела в их глазах страх и бросала на них злые взгляды. Чего они все боятся? В молодости я была такая же. Думала как они. Сочувствовала слонявшимся по улицам проституткам: вот несчастные.

Несчастная… Теперь это мое ключевое слово? Я ахнула и прижала руку ко рту. Почему несчастная? В чем? Я все делаю в свое удовольствие. Телом зарабатываю. На днях встретила на улице якудзу, который предлагал мне заплатить за «крышу». Парень решил на меня не наезжать. Больше того, поглядел с болью и покачал головой. С какой стати? Неужели даже у таких типов я вызываю жалость?

От этих мыслей на меня напала хандра. Я поняла, что на «Сочную клубнику» можно не рассчитывать и ловить клиентов на Догэндзаке бесполезно. Плотнее запахнула плащ: надо скорее возвращаться к Дзидзо. Лучше стоять тихонько в темном переулке и дожидаться, пока кто-нибудь не появится.

Проходя по Маруяма-тё, я заметила у одного лав-отеля мужика средних лет, который, по всем признакам, вышел на охоту. Засунув руки в карманы плаща, он топтался на месте, пытаясь согреться. Мужиков, которым захотелось потрахаться, сразу видно — смотрят нагло, особо не церемонятся. Это как раз то, что надо.

Указав на отель, я предложила:

— Хорошее гнездышко, старичок. Может, позабавиться хочешь?

— Ты чего это? Тебе самой-то сколько? Чего это я вдруг старичок? А, старушка? — негромко отозвался он.

У него была лисья морда — прямо как у моего шефа. Я окончательно вышла из себя:

— Старый хрен! Вот расскажу про тебя браткам, которые меня крышуют! Они с тобой быстро разберутся!

— А чего такого я сделал?

— Дурачить меня вздумал?! Ты где работаешь? В какой фирме? Я вот в архитектурно-строительной. Компания G. Слыхал про такую?

Мужик нахмурился и был таков.

— Козлина! Стоит с деревянной рожей. Бабу ему, видишь ли, захотелось! — орала я ему вслед и никак не могла остановиться.

Вдруг как из-под земли передо мной возникла тетка лет сорока, видимо наблюдавшая из тени за нашей разборкой, и робко тронула меня за руку:

— Можно вас на несколько слов?

Тетка была в белой вязаной шляпе и перчатках. Поверх серого ворсистого пальто повязана цветная синтетическая шаль, лежавшая на плечах как матросский воротник. Увидев этот нелепый наряд, я невольно хмыкнула. Тетка, скроив сочувственную мину, крепко сжала мои руки в своих, затянутых в перчатки, и зашептала высоким голосом:

— Вам не следует заниматься этим низменным промыслом. Нельзя опускаться до такого. Божья милость, конечно, безгранична, но вам не следует забывать, что вы сами должны приложить усилия, чтобы подняться. Тогда вы непременно сможете начать все сначала. Ваша боль — это моя боль. Ваша покорность — моя покорность. Я буду молиться за вас.

Озябшим рукам было приятно под перчатками, но я все-таки освободилась от ее рукопожатия.

— Ты о чем? Я из кожи вон лезла, чтобы подняться. Между прочим, была отличницей в университете.

— Понимаю. Понимаю. Если бы вы знали, как я вас понимаю. До боли в сердце.

Она дохнула на меня мятой.

— Что ты понимаешь? — Я холодно усмехнулась. — Я прекрасно обхожусь без твоей помощи. Днем работаю в фирме.

Я быстро показала ей удостоверение. Однако она даже не взглянула на него. Вместо это достала из сумки книжку в черном переплете и прижала к груди.

— Вам доставляет удовольствие так жить — торгуя собой?

— Конечно. Меня вполне устраивает.

Тетка тряхнула головой, выражая категорическое несогласие:

— Этого не может быть. Ваша ложь глубоко ранит меня. Разве можно позволять мужчинам так грубо обращаться с собой? Когда я смотрю на вас, у меня сердце кровью обливается. Какая же вы глупышка! Я так переживаю за несчастных женщин, как вы. Мало того что вас в фирме обманывают, так еще вечерами приходится терпеть обман от мужчин. Это же настоящее мучение! Вы жертва своих собственных страстей. — Она погладила меня по голове рукой в перчатке. — Бедная вы, несчастная. Ну откройте же глаза скорее!

От ее ласки у меня съехал парик. Я сердито отпрянула в сторону:

— С чего это я несчастная? Какое тебе дело?

Не ожидавшая такой реакции, тетка сделала шаг назад. Я вырвала из ее рук Библию и с размаху швырнула в белые крашеные блоки стены, что отгораживала лав-отель от улицы. Библия смачно шмякнулась о стену и упала на асфальт. Резко вскрикнув, тетка бросилась поднимать свое сокровище, но я оттолкнула ее и наступила на Библию, распоров острым каблуком тонкую, как луковая шелуха, бумагу. Я знала, что этого делать нельзя, но остановиться уже не могла — мне доставляло удовольствие топтать Библию.

Я бросилась бегом в темноту переулка. Щеки холодил прохладный северный ветерок, стук каблуков громким эхом отражался от стен. Здорово я приложила эту святошу! Проходя мимо круглосуточного магазина, купила банку пива и пакетик сушеного кальмара. Открыла пиво, пошла дальше. Ледяная жидкость освежила горло, и сразу полегчало. Я подняла голову к темному ночному небу. Плевать! Пусть будет, как будет! Теперь я стройнее и красивее, чем прежде, и могу наслаждаться свободой.

Ежиться от холода у Дзидзо больше не было сил, и я сбежала по каменной лестнице к станции Синсэн и оказалась на том самом пустыре, где обслуживала бомжа. Стояла, пила пиво, жевала кальмар и тряслась от холода. Вдруг так приспичило, что я тут же присела в сухую траву и, вспомнив загаженную уборную Чжана, рассмеялась. Здесь, на пустыре, куда приятнее.

— Эй, сестричка! Чем ты там занимаешься?

Наверху, на лестнице, стоял мужик и смотрел на меня. Он был как следует под градусом — ветерок доносил до меня запах перегара.

— Делом.

— Ого! Может, давай вместе?