Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Виктор Ерофеев, известный уже на Западе и не особенно — в России, в последние годы СССР справил по советской литературе поминки, назвав ее «остывающим трупом» и «крупноголовым идеологическим покойником», «фикцией, которая обеспечивалась… всем запасом государственности». Его статья, так и названная: «Поминки по советской литературе», вызвала громкий скандал. Досталось абсолютно всем, независимо от обозначенных Ерофеевым направлений: официального, деревенского и либерального, которое в 1990-х оказалось наиболее массовым, и не только по идейным соображениям, но и в силу того, что критерии художественности и мастерства были там пересмотрены так же радикально, как отношение к традиционным ценностям (впрочем, были и материальные причины, которых мы здесь не станем касаться). Это направление собрало всех, кто не вписывался в советский официоз (или вовремя «выписался» из него). Воспользовавшись своей массовостью, литераторы-либералы возвели в догму свои эстетические принципы — «лайт», настаивая на их универсальности.

В 1990-х были живы самые читаемые из деревенщиков — Виктор Астафьев, Василий Белов и Валентин Распутин, но двое из них почти ничего не писали, и только Астафьев издал свой последний, давно задуманный и вызвавший много споров роман о войне «Прокляты и убиты», где окончательно разделался с военачальниками, настаивая на абсолютной истинности своей окопной правды, похоже, сильно деформированной возрастом и болезнями последних лет. Тиражи деревенщиков в 1990-х были невелики — читатели неожиданно быстро и массово привыкли к разоблачениям, чернухе, детективам, развлекаловке, — а деревенщики говорили не об индивидуальных переживаниях, а об общей беде: о национальной боли и утратах, о гибели деревни, о моральном состоянии народа. Потом оказалось, что произведения, повествующие о боли — но исключительно своей, связанной с «неправильным» бытом и окружением, как раз востребованы, ибо одно дело — боль за народ и совсем другое — несчастье жить в «этой стране», с неудавшимся народонаселением.

Либеральная критика, которой уже не приходилось ни на кого оглядываться, легко забыла о существовании писателей-деревенщиков (сделав исключение для Астафьева, но не по литературным причинам, а по политическим) и занялась исключительно «своими». «Своих» издавали «свои», «свои» же о «своих» писали. Премии тоже распределялись между «своими», что вполне логично. Литературных премий как раз появилось много: «Русский Букер» (1991), учрежденная «Букер пиэлси и Тетра пак Интернэшнл СА» и Британским советом в России по аналогии с британским «Букером» и предназначавшаяся для лучшего романа на русском языке; Госпремия (1992); Пушкинская премия за поэзию (1994); Правительства Москвы (1992); «Триумф» (1992), учрежденная Российским независимым фондом поощрения высших достижений литературы и искусства при АО «Лого-ВАЗ», то есть Борисом Березовским; Александра Солженицына (1997); и в конце 1990-х — «Национальный бестселлер» (2000), учрежденная одноименным фондом, образованным физическими лицами при глобальной поддержке банка «Еврофинанс» и Объединенной финансовой группы. На средства Березовского, владевшего тогда «Независимой газетой», была учреждена при «НГ» премия «Антибукер» (1995–2001), один из последних лауреатов которой, Александр Иванченко (1999), всю сумму премии перевел на счета госпиталей для раненных на чеченской войне, не желая брать себе деньги «ограбившего всю Россию жулика».

Менее известных литературных премий возникло буквально несколько десятков: именных, тематических, региональных и международных. В России и за рубежом российских писателей массово принимали в академики, почетные академики и членкоры, награждали орденами и медалями, в том числе престижнейшим французским орденом Почетного легиона. Все награды писатели принимали как должное, и только двое отказались — причем от государственных: Евгений Евтушенко — от ордена Дружбы народов (1993) в знак протеста против войны в Чечне, и Юрий Бондарев — от того же ордена (1994), телеграфировав Ельцину: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».

Следует отметить, что за редкими исключениями все эти премии и награды выпали на долю либерального крыла отечественной словесности — но они и должны были поощрять именно тех, кто следовал курсом либеральной власти и не отклонялся от ее генеральной линии.

Литература в России разделилась в самой себе и, можно сказать, действительно «опустела» — измельчала, утратила прежние позиции в обществе, а два отдельных ее крыла, либеральное и патриотическое, каждое из которых обслуживала «своя» критика, словно забыли о существовании друг друга. Главным критерием для оценки произведений писателей обоих станов стал принцип «свой — чужой», на основе которого работает технический комплекс, позволяющий отличать свои войска от войск противника. Живя в параллельных мирах, эти литературы нигде не пересекались, ни на чаепитиях в писательском клубе, ни на вручении премий.

Литературная провинция и национальные литературы народов России надолго ушли в тень, издатели, а вслед за ними и читатели забыли о них на десятилетия: регионы были ограничены в средствах, и книжная жизнь сосредоточилась исключительно в столице. Даже спустя десятилетия в 2015-м — в Год литературы — о наших национальных литературах, по странному столичному верхоглядству, по-прежнему не вспомнили. И только «Литературная газета» обратилась к памятным для всех именам: Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов, Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов, Юрий Рытхэу…

Что до представителей официоза, таких как Юрий Бондарев, то их издательская судьба в России 1990-х также была незавидной. Зато в мире были страны, где она оказалась более чем востребована. Например, в Китае, озабоченном воспитательной функцией литературы, много издавали книг с советской героикой; чуть ли не самой известной там переводной книгой в те годы была «Как закалялась сталь» Николая Островского, а одним из самых читаемых иностранных писателей — Юрий Бондарев с его романами о войне. Кстати, гонораров тогда, кажется, почти не платили — во всяком случае, авторское право соблюдалось не везде и не всегда.

В 1990-е решения оргкомитетов отечественных премий были, пожалуй, так же мало основаны на художественных достоинствах оцениваемых ими произведений, как и гуманитарные решения Нобелевского комитета.

В 1992-м, в первом шорт-листе премии «Русский букер», среди шести финалистов были рукопись романа «Сердца четырех» Владимира Сорокина, вслед за Виктором Ерофеевым предусмотрительно начавшего свой победный марш в отечественную литературу из предсказуемой заграницы и известного в основном именно там (в Германии он даже чуть позже был более популярен, чем в России), и «Время ночь» Людмилы Петрушевской, во времена перестройки прославившейся благодаря своим пьесам с жестоко нагнетаемыми бытовыми ужасами. Пьесы эти много ставили в конце советской власти, когда люди жили еще внешне вполне благополучно и могли себе позволить такой эксперимент, как театр, вызывающий не благородные чувства, но гадливость и отвращение. В 1990-е, когда в отбросы общества попали в одночасье миллионы, эти пьесы ставить почти перестали. У Горького на дне обитали люди, произносившие пафосные речи о том, что такое человек, и утверждавшие, что человек — это звучит гордо. Дно, по Петрушевской, — это человекообразные, у которых мораль и чувства просто атрофированы. Есть мнение, что общество, которое платит деньги за то, чтобы посмотреть на показанных с театральных подмостков моральных уродов, нездорово. Другое дело — развлечение толпы на базарной площади, но там зрелище бородатой женщины и не призвано ничего пробуждать, кроме примитивного любопытства. Для образованных советских людей, воспитанных на классике, такое развитие театра было каким-то псев-дореволюционным «вывертом», потому что Беккет и Ионеско, которыми они тогда тоже интересовались, говорили все-таки о вечном, просто другими словами. Российский театр надолго опустился до площадных зрелищ — и площадной лексики. Ситуация эта растянулась на годы и только к концу 1990-х стали появляться пьесы и спектакли либо моноспектакли, свидетельствовавшие о том, что пик болезни, к счастью, прошел. Недаром в конце 1990-х так восторженно был встречен — и отмечен премиями — авторский моноспектакль Евгения Гришковца «Как я съел собаку», возродивший лучшие отечественные традиции. О драматургии же Юрия Полякова, которая в те годы начала победный марш по стране, мы поговорим отдельно.