Книга По ту сторону жизни - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, — она решается.
И знакомый клинок вспарывает плоть…
Спасибо.
Значит, она еще тогда готовила ее… последняя игра? Или нечто большее? Попытка… чего?
— Она тебя такой сделала, — сложно сочувствовать безумцу, тем более он оскорбится, если уловит хотя бы тень истинных моих эмоций. — Она изуродовала нас обеих…
— Нет…
— Она выбрала тебя, но все… все можно было сделать иначе. Она стала главой рода. Приказ — и договор сгорает. Небольшое внушение — и вот уже я довольствуюсь ролью заботливой старшей сестры… зачем она затеяла все это?
Я обвела зал рукой.
— Может, потому, что хотела стравить нас обеих? И уничтожить несчастный этот род?
Тишина. Молчание. Я вижу, как бьется кровяная жилка на шее ее.
— Сначала она изуродовала своих детей… моего отца, к слову, тоже, потому что обряд изменил его…
Что в конечном итоге убило мать.
— Потом своего мужа… и вот нас… за что?
Она не знает.
Для нее эта мысль слишком чудовищна по сути своей. И сестрица стоит, открывая и закрывая рот. Она похожа на уродливую маску, одну из тех, которые украшали темный зал. Кажется, их привезли из колоний и… А ведь и вправду похоже.
Бабушка избавлялась от всех, и смерть не остановила. Почему? Почему, мать его?!
— Мне надоело это слушать, — лицо-маска треснуло. — Ты… ты будешь служить мне… ты создана, чтобы и дальше служить… преклони колени перед истинной жрицей… а остальные… во славу твою, о великая Кхари…
И за мгновение до того, как тьма сорвалась с привязи, я успела подумать, что могу попросить богиню.
О чем? О силе?
Сила летела. Души, смятые, изуродованные, клубились, готовые явить свой гнев. Они не помнили себя, зато прекрасно помнили боль, причиненную некогда.
Они жаждали мести… И щит остановил их. На мгновенье. На два мгновенья, позволяя мне думать. Но он лопнул, и крылья серебряной птицы вспыхнули светом, которым делился Диттер. Его самого я не видела, только эти крылья, когти, вошедшие в глазницы, и раззявленный в немом крике рот.
Вильгельм стоял. Он был свечой, которая горела, обжигая души, но надолго ли хватит света?
Думать. Просить… право… сила… Могущества?
Моя сестра, повелевавшая этой силой, хохотала. Она подняла руки, измазанные кровью, и после… свет вспыхнул и погас. А визжащие души сомкнулись над живыми, которым вздумалось заглянуть в проклятую эту обитель.
Не думать.
Они выстоят. Если получится…
— Поклонись!
Сила давила, грозя и вовсе раздавить меня. Подламывались колени, но…
Думай!
Мести? За мать… это ведь так просто… за себя…
Чужая воля давила камнем. Я выдержу. Я… это нечестно, я не хочу стать мертвой слугой великой безумицы… ни за что.
Справедливости…
И преодолевая вязкие тенета чужой воли, я повернулась спиной к вихрю, остановить который была не в силах. Он поглотил Вильгельма и протяжный крик его. Он с головой накрыл Диттера, и сытое урчание вызывало во мне тошноту. Но я повернулась спиной и заглянула в золотые глаза Кхари.
Я шагнула.
И поклонилась:
— Справедливость, — я произнесла это, когда голодные души вцепились в мои ноги, и причиняемая ими боль стала явной. — Я прошу справедливости…
И мир вздрогнул.
Славься Кхари, идущая по цветам сорванных сердец, ибо нет того, кто не пел бы гимна во славу твою.
Славься, спасительница, утешительница, способная унять страдания тела взглядом одним.
Славься Великая, в чьих ладонях души находят покой.
Славься…
Мама, а почему здесь так грязно? — я провожу пальцем по статуе. — Надо сказать, чтобы убрали.
— Надо, — мама вздыхает и выкладывает цветы на алтарь. — Но здесь, дорогая, слуг нет. Это место не для них… и не для нас. Не совсем для нас, но ты имеешь право. Имеет ведь?
Она спрашивает у богини. У статуи.
Статуи не разговаривают, я точно это знаю, а потому хихикаю. Впрочем, смех обрывается, когда я ощущаю на себе взгляд. В нем — легкий упрек…
— Моя дочь… нуждается в защите, — мама достает тряпки и вручает одну мне. — Мне жаль, что мы… что я давно не появлялась… раньше все это казалось мне немного… странным. Древние обычаи и все такое… в современном мире к ним относятся скептически.
Я коснулась пальцем золотого черепа.
— А он не настоящий?
— Здесь — нет, но есть настоящие. Показать?
Я киваю.
— Да и она… не была бы рада. Она большая собственница.
— Кто?
— Твоя бабушка, дорогая… постарайся вытирать пыль аккуратно. Это великая богиня… многие ее боятся.
Почему?
Я смотрела снизу вверх, вглядывалась в золотое лицо, пытаясь понять, что в нем страшного? Но не понимала. Красивая. И на маму чем-то похожа. Только забытая. Тоже целыми днями сидит здесь одна. Меня вот оставляют в детской, поручают какую-нибудь глупую работу и попробуй только не выполнить, так накажут. Но когда никого нет, еще хуже, потому что скучно.
Я сама не заметила, как заговорила с ней.
И в тот раз мы с мамой убрали все-все. А еще я оставила клочок бумаги с алым отпечатком руки. Краска была здесь, ею мазали алтарь, а я вот руку и приложила ее… и стало вдруг горячо, а еще немного щекотно. И отпечаток получился красивым. Я потом и второй сделала. Для мамы.
Вечером мама поругалась с бабушкой. Я не собиралась подслушивать, но все-таки…
— Ты понимаешь, что нарушила порядок. Ее должна была представить хранительница дома, и это недопустимо… — бабушка даже слегка повысила голос, что было совсем уж удивительно. — Я запрещаю тебе появляться там.
— Боюсь, — ответила мама, — это не в ваших силах…
На следующий день я сбежала в храм. Я бывала в нем часто. Раньше.
И гувернантки сердились, но гнев их казался такой мелочью по сравнению с тишиной и покоем, которые я находила здесь. А еще были разговоры. Говорила я, а она слушала… всегда слушала. И была такой внимательной…
— Прости, — я сказала это от души. — Я оставила тебя.
Предала. И оправданий здесь нет. И мне действительно жаль…
Поворот.
Женщина. Красивая. Только лицо бледно и сама она… уставшая? Изможденная? Ее разрывали сомнения и… мама.
Я протянула руку, желая прикоснуться, но…
Это просто видение.
