Книга Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Алексей Иванов

— Ну, хорошо, да все равно не по-людски — искушать-то… — сомневались бурлаки.

— А за себя ты не боишься? — насмешливо спросил Осташу Бесов. — Вздует тебя караванный-то за щедрость твою.

— А я на Федьку свалю, — нагло и с вызовом ответил Осташа. — С мертвого спросу нет. А Федька добрый был. Он бы для народа не поскупился.

Бурлаки отворачивались и плевали.

— Что-то не то с тобой, — испытующе глядя на Осташу, сказал Платоха. — Ты чего делаешь-то, подумай! Получается, что народу мертвый водолив деньги выплатил за непройденные версты!

— Нечего по старушьим наговорам жить! — взбесился Осташа. — Своего ума, своих сил, что ли, нету? Ваше дело — у потесей гнуться, а не судить! Приметы все ваши — суть суеверие, а не вера! Ересь! В бога ли вы верите, коли на всякую дьяволову привычку свой обряд вершить готовы?

— Кто не хочет — не бери денег! — хмуро сказал Корнила, выкладывая монеты кучками на пожухлой прошлогодней стерне. — Я в мешке при себе оставлю. В Лёвшиной честно отдам, коли все дойдут и сам жив буду…

— Да пес с вами, двоеданами… — забурчали бурлаки, поднимаясь на ноги и окружая Корнилу. — Давай деньги!

Пора было отваливать. Бурлаки крестились над покойниками, совали медяшки в руки остающихся мужиков: пусть поставят свечки за упокой души безвинно убиенного крестьянина Федора Милькова. Остающиеся, сняв шапки, кланялись уходящим.

На барке Осташа пересчитал народ. Двое убитых, да Бакир, да пятеро из Грошевской волости, да Логин, да Фиска со Спирькой… Вместе с собой у Осташи должны были быть тридцать один человек. Осташа без себя насчитал только двадцать восемь. Значит, еще двое сбежали — уже с расчетом за весь сплав. Подлюги… Зато теперь народ совсем поровну делился: по семь человек на потесь. Это вместо десяти. Тяжело бурлакам придется. Может, схватиться где при деревне — в Усть-Серебрянке или в Бабенках? Или на пристанях новых бурлаков поискать — в Кыну, в Ослянке?.. Ловко было бы кыновлян нанять: эти Чусовую как бабу свою знают, и на Разбойнике кыновляне всегда меньше всех бьются… Но каждая хватка — это пятнашки с сатаной. Нет, не стоит овчинка выделки. Придется без подмоги обойтись. Может, в Кумыше на ночлеге кого удастся подгрести под себя?..

— Эй, сплавщик, — крикнули бурлаки от левой носовой потеси, — а нам вместо Логина кого в подгубщики поставишь?

— А кто у вас больше всех на сплавы ходил?

— Я, — ухмыльнулся мужик, которому ночью Осташа заехал в зубы. — Пятнадцать сплавов за плечами. Берешь меня?

Осташа смерил его взглядом. Он хорошо запомнил, как этот зипунник властно цапнул его за шкирку, словно щенка. Такого Осташа прощать не умел.

— А ты в чью сторону потесь поведешь? — спросил он. — Куда я велю или куда самому верным покажется?

Мужик стер ухмылку, задумался.

— Куда ты велишь, — тяжело сказал он.

— Ну, тогда будь подгубщиком. Пускай Корнила тебе на рубль больше заплатит, у него еще неделимый остаток есть. Как звать-то тебя, человек?

— Тоже Логин, — ответил мужик и словно против воли опять разъехался в недоброй ухмылке.

— Дурная примета! — тотчас рядом брякнул Ульяха Бесов, оказавшийся на этой же потеси.

Осташа схватил Ульяху за бороду и дернул так, что с Ульяхиной плеши слетела шапка, покатилась по палубе и упала за борт.

— Горлану наука, — сказал Осташа и закричал: — Отвал барке!

Он поднимался на скамейку, а барка, чуть колыхаясь, медленно отходила к стрежню. Бурлаки отталкивались длинными потесями от кромки берега, заросшего ивняком, и Осташе казалось, что они отталкиваются от дурных примет, от страха гибели, от боязни принять жизнь такой, какова она будет.

Осташа уже пропустил весь свой караван и даже следующий караван пропустил — трекский. Теперь пришлось затесаться в строй бегущих барок сразу за головной баркой курьинского каравана. Он усмехнулся, представив, как сейчас его костерит курьинский караванный, которому он заслонил его суда.

Еловый мыс оттягивался назад. Река, избоченившись, поворачивала. Слева, качаясь, вырастали до неба чудовищные идолища каменных Столбов. За Столбами над окоемом стелились плоские сизые облака. Между ними желтели жидким солнцем узкие протоки, и по одной из них за скалами плыла вдали гусиная стая. Чусовая разноголосо шумела на прибрежных валунах, и не понять было, то ли за излучиной плещет на переборах волна, а то ли в облачных теснинах курлычут возвращавшиеся гуси.

Осташе все казалось, что рядом стоит Федька, бубнит под руку, трусит, шмыгает носом… Но Федьки, конечно, не было. И ветер как-то нелепо шарахался над рекой, словно глупый жеребенок без привязи: Федьки не стало, будто не стало колышка, к которому жеребенок был привязан. Хотя и при Федьке ветер баловал всю дорогу, но все же не так, не с бездумной тоской… Сумрачно было на душе, сумрачно на реке. Молча ждали впереди угрюмые бойцы, оттачивая лезвия стрежней. Черная тень Пугача летела по теснинам: если не убежишь — накроет с головой.

Пугач ведь говорил Осташе: все вокруг тебя гибнут. Вот сегодня накроется землей Федька, а в соседних ямах будут лежать Калистрат Крицын и Поздей. Сатана, забавляясь, лупил молотком, целя в Осташу, но раз за разом промахивался. Удары попадали на то место, с которого Осташа только что ушел. Он не знал, был ли он вогульским Холитан Хар Ампом, Завтрашним Псом. Но ведь и вправду молнии секли только вчерашний его след… Неужели той страшной и дивной ночью в Ёкве он потерял свою душу? Неужели превратился в вогульское чудище? Но ведь батя своей жизнью всем доказал, и ему тоже, что есть путь в теснинах, что и на нем можно душу сберечь. Если ему, Осташе, больно, значит, он не ургалан, есть в нем душа. Он пронес ее сквозь все вогульские искушения, как мокрую, скользкую рыбу в ладонях. Мог выронить, но не выронил, не упустил, не позволил выпрыгнуть из рук.

Пугач убеждал: люди вокруг Осташи гибнут оттого, что он своего бати Петра Федорыча ургалан. Ургалан от лукавого толкует правду человека, чью душу в себе несет. А от сатаны ничего иного, кроме погибели, быть не может.

«Пугач врал, врал! — заклинал себя Осташа. — Жива моя душа! И батиной души я не поганил!»

Ведь чего он сделал-то, Осташа? Ничего не сделал! Нагрешил только без меры — вот и все! Он ничего в мире не изменил, чтобы в мнениях народа щель появилась, куда сатана смог бы протиснуться. Царевой казны он не откопал, имя батино не обелил, правды батиной ни до кого не донес. Только и всего, что дознался, как Колыван батю сгубил. Ну да о том, что Колыван и есть убивец, Осташа и без доказательств догадывался. Это не новость…

…А что это вообще значит — батину правду донести? Кому, как? Людям? Люди Колывану верят, Конону Шелегину, Мирону Галанину. Нет у народа лика — верно Корнила говорил, — чтобы этим ликом народ в грязь ткнуть. Народ батиной правде, батиному пути в теснинах не поверит. Об этом Конон и твердил Осташе в своей каплице. Народ в ургалана поверит, как поверил в Пугача. И кому же тогда батиной правдой глаза промывать?