Книга Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
14 декабря 1948 г.
Обидно только до горечи, что ничем и никак не сумел я проявить себя как писатель и ушел из жизни, не оставив никакого следа, никакого творческого наследства. А ведь могу я создать нечто большое, крепкое, ценное, могу! Чувствую это, знаю это. Много задумано. Целая эпопея в три-четыре книги задумана, большое, очень большое, широкое полотно, где основным героем должен быть я сам… Но, очевидно, света этот цикл романов никогда не увидит.
12 февраля 1949 г.
Мамочка, не волнуйся, душечка моя дорогая, насчет моих ног. Об обморожении ног давно забыл. Не беспокойся, мамуся, ноги у меня целы, дело обошлось без ампутации, только сами собой отвалились, в результате сухой гангрены, почерневшие, как уголь, кончики больших пальцев. Но это пустяки, не стоит и говорить, ведь на фронте теряли целые ноги и руки.
В стационаре, где я лежал в свое время, отношение ко мне было самое хорошее и внимательное, врачи проявили себя прекрасно, но обмороженные ноги мои не требовали каких-либо особых мер, чтобы их спасти.
14 марта 1949 г.
В чем особенно нуждаюсь – это в белье. Совсем износилось, одни лохмотья, да и тех недостаточно.
Физически я вполне здоров и бодр. Бытовые условия приличные, лучше, чем у многих других. Почти полностью расконвоирован, но живу пока еще в зоне. Барак, где помещаюсь, самый лучший. Весь день гремит радио, передающее далекую Москву. Отдельная койка, постельные принадлежности: тюфяк, одеяло, подушка. Живут здесь главным образом конторские служащие – народ приличный, тихий, солидный, интеллигентный.
Я стараюсь по мере возможности отблагодарить тех, кто поддерживает меня в трудные минуты (среди двуногих шакалов, которые в большинстве меня окружают, изредка, – и это тем более ценно – попадаются бескорыстные, добрые, чуткие люди, мои друзья), но, кроме того, приходится угощать и тех, от которых находишься в зависимости. Попробуй, получив посылку, не угостить такого человека. Сразу наживешь врага, который не упустит случая причинить тебе какую-нибудь пакость.
2 августа 1949 г.
Вот я и на новом месте, в новой обстановке и в новом амплуа, мамочка. Итак, я курсант. Студент. На старости лет пришлось сесть за школьную парту. Буду учиться на счетных курсах, срок учебы три месяца.
А все-таки отрадно сознавать, что больше не придется с лопатой в руках раскапывать арыки, или срубать тяпкой густейшие заросли бурьяна, или целый день под палящими лучами солнца, не разгибая спины, вырывать сорные травы. Главное, обидно было, мамочка, неужели я годен только на такую работу? Неужели я не могу принести гораздо большей пользы государству, работая в такой области, к которой я более приспособлен и которая больше соответствует и моему образованию, и моим навыкам, и моим способностям?
11 сентября 1949 г.
Чувствую себя в новой обстановке прекрасно. Есть перспективы, есть ради чего можно работать и жить, а это самое главное, мамочка. Живу в культурной обстановке, среди людей с интеллектуальными запросами – у одних они больше, у других меньше, – могу в свободные часы читать свежие газеты, новые книги, сплю на чистой, полученной здесь простыне, питание по качеству значительно лучше, чем то, к какому я привык… Что еще желать? День весь заполнен, насыщен занятиями в школе, подготовкой уроков – время летит быстро. Это очень хорошо.
Иногда дают мне работу по канцелярской линии – за это получаю дополнительно хлеб.
В общем, родная, жизнь снова для меня заиграла своими красками, получила смысл и содержание.
29 октября 1949 г.
О будущей литературной работе я сейчас не думаю. Как и тебе, мне чудом кажется практическая возможность заниматься когда-либо такой работой. Замыслов много, и неплохих замыслов, но вряд ли удастся их осуществить. Но как бы там ни было, плохо то, что за эти годы я дисквалифицировался как писатель. Ведь всякая профессия, всякий труд, всякое ремесло требует ежедневной тренировки, чисто технической тренировки, а в особенности для литературного работника. Я же в течение многих лет фактически лишен этой возможности, что весьма грустно и что наводит меня на печальные размышления.
20 июня 1950 г.
Невольно вспоминается, когда я был последний раз в Москве, мой «шеф», знакомый подполковник (между прочим, он читал меня и одобрительно отзывался о моих книжках) сказал мне в беседе:
– Умный вы человек, только голова у вас дурная.
– Почему дурная? – спросил я.
– Запутались в трех соснах… Не будь войны, вы бы могли сейчас иметь Сталинскую премию.
20 февраля 1952 г.
Дорогая мамочка!
Я испытал в жизни все и знаю жизнь так, как никто из тебя окружающих. Хорошо ли это или плохо – вопрос другой. Я живу не на другой планете, как ты, может быть, думаешь, а на той же самой, что и вы, и жизнь нашей планеты мне хорошо известна. О том, как живет мир, я знаю из газет, из писем, получаемых мною и окружающими, от новых, недавно сюда приехавших людей. Но, кроме того, я знаю то, чего вы не знаете и чего не подозреваете – оборотную сторону жизни и оборотную, непоказную, настоящую сторону людей. Эта сторона открылась мне во всей своей неприглядности.
Комментарии к части III
1. Ежов – Николай Иванович Ежов (1895–1940), советский государственный и политический деятель. Народный комиссар внутренних дел СССР (1936–1938), генеральный комиссар госбезопасности.
2. Тухачевский – Михаил Николаевич Тухачевский (1893–1937), с 1931 г. начальник вооружений РККА, с 1936 г. первый заместитель наркома обороны и начальник управления боевой подготовки. Маршал Советского Союза (1935). Репрессирован. В 1957 г. был реабилитирован.
3. Блюхер – Василий Константинович Блюхер (1889–1938), советский военный и партийный деятель, Маршал Советского Союза (1935).
4. Луначарский – Анатолий Васильевич Луначарский (1875–1933), русский писатель, публицист, издатель и первый народный комиссар просвещения СССР (1917–1929).
5. Троцкий – Лев Давидович Троцкий (настоящее имя Лейба Бронштейн) (1879–1940), советский партийный и государственный деятель, один из организаторов Октябрьской революции, один из создателей Красной армии.
6. Киров – Сергей Миронович
