Книга Собрание сочинений в 9 тт. Том 6 - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выходит, он обоих убрал, — сказал дядя.
— Да, — сказал шериф. — Но куда?
— Черт с ними с обоими, — сказал старик Гаури. — Где мой сын, шериф?
— Сейчас мы этим займемся. Найдем, мистер Гаури, — сказал шериф. — Хорошо, вы догадались взять с собой собак. Спрячьте-ка ваш револьвер да велите вашим сыновьям поймать собак и придержать их, пока мы здесь управимся.
— Нечего вам беспокоиться насчет револьвера и собак, — сказал старик Гаури. — Всякого, кто здесь шатался или скрывался, они выследят и поймают. Но мой сын и этот, как его, Джек Монтгомери — если он только в самом деле был найден в гробу моего сына, — они-то ведь не могли скрыться, чтобы замести следы.
— Успокойтесь, мистер Гаури, — сказал шериф.
Старик молча уставился на шерифа злобным взглядом. Он не дрожал, не горячился, не обнаруживал ни замешательства, ни удивления — ничего. Глядя на него, он представлял себе холодное, бледно-синеватое, похожее на слезу и как будто лишенное жара пламя, которое покачивается даже не на цыпочках, а чуть ли не паря над газовой горелкой.
— Хорошо, — сказал старик. — Я успокоюсь. А вот вам следует побеспокоиться. Вы, похоже, знаете об этом все, вы прислали ко мне посыльного с раннего утра, в шесть часов, я еще позавтракать не успел, вы меня сюда вызвали. Ну так приступайте к делу.
— Вот мы сейчас и собираемся начать, — сказал шериф. — Прежде всего мы сейчас выясним, откуда нам приступить. — Он повернулся к дяде и продолжал мягким, рассудительным и не совсем уверенным тоном: — Так вот, скажем, время — ну, что-нибудь около одиннадцати вечера. У вас мул или, может быть, лошадь, во всяком случае, нечто способное двигаться и нести двойную ношу, и мертвец поперек седла. И у вас не так уж много времени, иначе говоря, не так много, чтобы совсем об этом не думать. Конечно, в одиннадцатом часу народ кругом уже большей частью спит, тем более в воскресную ночь, когда завтра надо вставать спозаранку, начинать сызнова неделю, да еще в самую горячую пору посадки хлопка, и ночь сегодня безлунная, так что если даже кто еще и гуляет, вы здесь в такой глуши, что можно не опасаться, вряд ли кто сюда забредет. Но все же у вас на руках мертвец с пулей в спине, и, хоть сейчас только одиннадцать часов, день все равно рано или поздно должен наступить. Вот так. Ну, что бы вы сделали?
Они уставились друг на друга, словно впились глазами, или это дядя впился глазами в шерифа — такое худое, скуластое, энергичное лицо, ясные, быстрые, внимательные глаза, и напротив — громадное сонное лицо шерифа, глаза не впиваются, даже как будто не смотрят, мигают, точно в полудремоте, и в то же время оба молча видят, как все это происходит.
— Разумеется, — сказал дядя, — закопал бы снова. И тут же, поблизости, потому что рано или поздно, как вы говорите, хотя сейчас еще только одиннадцать, а утро наступит. Тем более что у него еще есть время вернуться обратно и переделать все снова наедине, самому, собственными руками. И ведь это тоже надо учесть — эту страшную необходимость, страшную не только тем, что она вынуждает его все опять переделать, но и тем, почему приходится все переделать; подумать только, он сделал все, что было в его силах, все, что от него можно было ждать, требовать, ведь никому и в голову не пришло бы, что ему придется на это пойти; и все сошло как нельзя лучше, лучше даже, чем можно было надеяться, и вдруг он слышит какой-то звук, шум, или, может быть, он случайно наткнулся на укрытый в кустах пикап, или, может быть, просто ему повезло, так уж вышло по милости судьбы или какого-то там бога, духа или джинна, которые до поры до времени охраняют убийцу, заботятся о его безопасности, пока другие парни успевают сплести или связать веревку, — ну, что бы там ни было, он вынужден вернуться назад тайком, привязать к дереву мула, или лошадь, или на чем он там ехал и ползти ползком на животе обратно и, спрятавшись (кто знает, может быть, вот за этой самой оградой), смотреть, как какая-то непоседа старуха и двое ребят, которым давно пора быть в постели за десять миль отсюда, разрушают весь его тщательно обдуманный замысел, стоивший ему таких неимоверных усилий, сводят на нет труд не только его жизни, но и его смерти тоже. — Дядя замолчал, и он увидел, как его блестящие, почти сверкающие глаза устремились на него. — А ты… ведь пока ты не вернулся домой, ты даже и думать не мог, что мисс Хэбершем поедет с вами. А без нее у тебя не было ни малейшей надежды, что Алек Сэндер поедет с тобой вдвоем. Так что если ты и в самом деле думал поехать сюда один раскапывать эту могилу, ты мне даже и заикаться не смей…
— Оставим это пока, — сказал шериф. — Так вот. Значит, закопать куда-то в землю. А в какую? Какую землю легче и скорее рыть, когда человек спешит и ему все приходится делать самому, даже если у него и есть лопата? В какого рода почву можно быстро запрятать труп, даже если у вас нет ничего, кроме перочинного ножа?
— В песок, — сказал дядя мгновенно, очень быстро, почти небрежно, чуть ли не рассеянно. — На дно рукава. Они же вам говорили сегодня, в три утра, что они видели, как он его вез туда. Чего же мы еще ждем?
— Хорошо, — сказал шериф. — Едем. — И ему: — Ты нам покажешь, где именно…
— Только Алек Сэндер сказал, что, может, это был и не мул, а…
— Все равно, — сказал шериф. — Пусть лошадь. Ты нам покажи где…
Он, как сейчас, помнит: он увидел, как старик сунул опять револьвер под мышку рукоятью вперед, прижал его культей, пока его единственная рука расстегивала рубаху, потом повернулся проворнее, быстрее даже обоих своих сыновей, вдвое моложе его, и сразу, уже впереди всех, махнул через ограду, подошел к лошади, схватил поводья и, ухватившись той же рукой за луку, вскочил в седло, потом обе машины на второй скорости — чтобы не скатиться по инерции — двинулись обратно вниз по крутому склону, и, когда он сказал: «Здесь» — где следы пикапа сворачивали с дороги в кусты и потом опять на дорогу, дядя остановил машину; а он смотрел,
