Книга Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

18 сентября. Суббота. Сегодня случайно съехались у меня великие князья Константин Николаевич и Михаил Николаевич; последний приехал с молодым великим князем Михаилом Михайловичем, а первый с адмиралом Поповым и Голенкой. Они застали у меня довольно оживленное общество: сын мой с адъютантом командуемого им Крымского дивизиона князем Тумановым и инженер-капитан Житков собирались уже уехать из Симеиза; дочь графини Сумароковой-Эльстон приехала провести день с моими дочерьми и осталась у нас ночевать. Великие князья были очень любезны и оставались часа два. Константин Николаевич, приехавший несколько позже, оставшись вдвоем со мною после отъезда Михаила Николаевича, передал мне некоторые сведения, вновь полученные им из Петербурга.

Вчера получил я при письме управляющего Императорской главной квартирой генерал-адъютанта Рихтера картину, изображающую кабинет покойного императора. В письме сказано, что картина посылается мне по высочайшему повелению. Присылка эта весьма приятна мне: изображение кабинета покойного государя со всеми подробностями его обстановки оживляет в моей памяти воспоминание о ежедневных, в течение 20 лет, близких отношениях моих к покойному императору.

20 сентября. Понедельник. По приглашению великого князя Михаила Николаевича я сегодня завтракал у него в Ай-Тодоре, а на возвратном пути заехал к больной графине Тизенгаузен. Великий князь и великая княгиня были очень разговорчивы и любезны; пригласили меня и на следующие понедельники завтракать у них.

Вечером посетил меня адмирал Попов. Он передал мне приглашение от великого князя Константина Николаевича на завтрашний обед.

22 сентября. Среда. Вчера обедал я в Орианде у великого князя Константина Николаевича с великим князем Михаилом Николаевичем и всею его семьей. Обед начался в 7 часов вечера, а после обеда я должен был занимать великую княгиню беседою, пока остальное общество занялось картами, так что не было возможности уехать из Орианды ранее 10 часов. Ночь была темная, пасмурная; а потому я решился вместо возвращения в Симеиз переночевать в Ялте, в гостинице, и воспользоваться случаем, чтобы отдать визит старому моему товарищу Козлянинову и его семье. К тому же, на следующее утро, то есть сегодня, назначен был отъезд племянницы моей Мордвиновой на пароходе, отходящем в 8 часов утра в Севастополь. Проводив ее на пароход, я возвратился к обеду домой.

После тишины и спокойствия, к которым я привык в Симеизе, мне как-то странно очутиться вдруг среди суетливого движения и пестрой толпы Ялтинской набережной, особенно в час отправления парохода. Тут наталкиваешься на самые разнообразные личности, знакомые и полузнакомые; услышишь тысячу пустяков, которые впускаешь в одно ухо, чтобы выпустить в другое. Настоящий калейдоскоп. Не менее странно мне кажется снова попасть в общество царской семьи. Однако же я должен отдать справедливость обоим великим князьям Константину Николаевичу и Михаилу Николаевичу, так же как и великой княгине Ольге Федоровне; они держат себя так просто, благодушно, что с ними не чувствую я никакого принуждения или стеснения; в обществе их ничто не напоминает ненавистной придворной атмосферы.

Особенно великая княгиня, некогда не жаловавшая меня и не отличающаяся добродушием, теперь чрезвычайно со мною любезна, разговорчива и откровенна. Припоминая прежние натянутые отношения мои к великим князьям и великим княгиням вообще, могу объяснить теперешнюю их благосклонность только разве тем, что они видят во мне человека, сошедшего окончательно со сцены, инвалида эпохи, канувшей в вечность. В глазах их я должен теперь представляться чем-то вроде старого, заброшенного портрета, напоминающего прошлое время.

Газеты и письма наполнены известиями о пребывании государя и императрицы в Москве, где, как пишут, внезапный приезд их произвел необычайный энтузиазм. Из частных же писем видно, что во время пребывания их величеств в Москве были приняты и необычайные меры для охранения их: пишут и говорят, будто набрано было до 12 тысяч человек, долженствовавших изображать собою восторженную толпу везде на пути царственной четы.

27 сентября. Понедельник. Вчера великий князь Михаил Николаевич с великой княгиней Ольгой Федоровной, катаясь перед обедом, заехали в Симеиз, чтобы напомнить мне о приглашении своем на понедельники к их завтраку. Сегодня я приехал к ним несколько ранее назначенного часа; великая княгиня, немедленно приняв меня, предложила мне прочесть у нее же в кабинете только что полученную ею брошюру на французском языке, напечатанную в Баден-Бадене в виде ответа на вышедшую несколько времени тому назад книжку под заглавием «Les dernières heures de l’Empereur Alexandre II», par Laferté. Книжка эта, написанная чуть ли не под диктовку княгини Юрьевской с целью прославления ее, возбудила справедливое негодование в неизвестном авторе означенной брошюры. Предполагают, что она написана князем Александром Васильчиковым. (Впоследствии оказалось, что настоящий автор брошюры – графиня Александра Андреевна Толстая.) Она состоит всего из 15 страниц, но написана бойко и сильно.

После завтрака я провел около часа с великим князем в беседе о разных предметах. Между прочим говорили мы о так называемой охранной дружине, в голове которой, как говорят, стоят великий князь Владимир Александрович и граф Воронцов-Дашков. Я откровенно высказал свое несочувствие к подобному «секретному» обществу, противному даже нашим основным законам. Великий князь, соглашаясь со мною в принципе, старался, однако же, оправдать эту странную меру высокою ее целью, на что я возразил, что хорошая цель не оправдывает дурного средства.

Говорили мы также о некоторых других возбужденных в последнее время вопросах, о странном способе ведения дел и неопределенности направления в деятельности правительственной. Я не стеснялся высказывать мои мнения со всею откровенностью и не встречал возражений со стороны моего собеседника.

28 сентября. Вторник. Получил по телеграфу печальное известие о кончине моего доброго друга Александра Алексеевича Баранцова. Он умер вчера вечером от отека легких. Хотя можно было давно уже ожидать его кончины, однако же известие это глубоко огорчает меня. Я лишаюсь одного из немногих друзей, с которым был на товарищеской ноге с самого поступления на службу и которого истинно любил и уважал. Это был человек с редким сердцем, деятельный, горячо преданный своему служебному долгу и крайне впечатлительный. Он не мог равнодушно перенести удаления своего от управления возлюбленной артиллерией. С того времени он впал в хандру и ослабел физически, так что едва мог ходить. Все письма, полученные мною от него в течение года, дышат какою-то безнадежною грустью.

Великий князь Михаил Николаевич известил меня, что завтра утром будет панихида по нашем общем друге. Баранцов был искренно и душевно предан его высочеству.

29 сентября. Среда. В маленькой домовой церкви в имении великого князя Михаила Николаевича совершена была панихида по нашем добром Александре Алексеевиче Баранцове. Кроме семейства великого князя присутствовали только генерал-майор Петерс, адъютант Баранов и я. По окончании панихиды его высочество пригласил меня остаться к завтраку, а потом завязалась довольно продолжительная беседа. Великий князь расспрашивал меня о некоторых подробностях нашей политики перед последнею войной, во время ее и по окончании, то есть по поводу Берлинского конгресса. Многое из рассказанного мною было совершенно неизвестно его высочеству.