Книга Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени

Мои боевые товарищи Радл и фенрих стояли немного в стороне, и я увидел их растерянные и побледневшие лица. Указав головой на автоколонну, я с сарказмом произнес:

— Слишком много чести для нас!

Спереди, рядом с водителем сидел офицер (он явно помешал бы при стрельбе по мне из пушки), а возле меня пристроился сопровождающий и со свирепым выражением лица направил дуло своего автомата мне в живот. Модель этого оружия я хорошо знал и поэтому сразу увидел, что оно не было поставлено на предохранитель. Ко всему прочему, детина держал палец на спусковом крючке.

В задние машины по одному посадили других моих друзей, и колонна тронулась. Между тем стало смеркаться, и когда мы приехали в Зальцбург, то стало совсем темно. Машины свернули в фешенебельный квартал города с виллами, и мне бросилась в глаза картина, от которой я уже отвык, — окна были ярко освещены и широко распахнуты. Длившееся годами затемнение ушло в прошлое.

Нас завели в палисадник. Я прикурил сигарету и стал ждать дальнейшего развития событий. Внезапно сзади на нас троих напрыгнули какие-то люди, скрутили и связали руки за спиной. Затем меня отвели на второй этаж дома.

В комнате с окном, выходившим на палисадник, за столом сидели два офицера и переводчик. Перед окном в ряд стояли стулья, на которых пристроились три господина в форменной одежде без знаков отличия, с блокнотами в руках.

«Репортеры», — догадался я, поскольку сзади них разместились операторы с камерами.

По бокам от меня встали охранники, направив свои автоматы прямо на мой пупок. Все уставились на меня, словно на только что пойманное дикое животное. От вспышек фотокамер я чуть не ослеп, но мне все еще было невдомек, что предстоял первый мой допрос.

Один из офицеров в чине капитана хотел начать задавать вопросы, но я запротестовал — во-первых, из-за того, что на мне были наручники, а во-вторых, из-за пропажи моих наручных часов. После нескольких телефонных переговоров оковы с меня сняли, а часы вернули. Тогда капитан снова попытался начать допрос. И вновь я попросил минуту терпения и, к удивлению всех присутствовавших, направился к окну, поражаясь про себя, что еще не получил несколько пуль в спину.

Подойдя к окну, я крикнул своим боевым товарищам:

— Вы все еще связаны?

Снизу раздался бас Радла (пусть он простит меня, если у него был баритон, так как всем известно, что я не отличаюсь музыкальным слухом):

— Да, черт побери!

Тогда я повернулся кругом и обратился к присутствовавшим в комнате:

— Мои требования относятся и к моим друзьям. От меня вы не услышите ни слова до тех пор, пока их не развяжете!

Я оставался стоять у окна до тех пор, пока снизу вновь не донесся голос Радла:

— Все в порядке! Большое спасибо!

После этого я вернулся к столу, сел и попросил задавать вопросы. Сначала меня стали расспрашивать о моих персональных данных, а затем словно пистолетный выстрел прозвучали слова:

— Вы хотели убить генерала Эйзенхауэра?

Прежде чем ответить отрицательно, я чуть было не расхохотался, а затем привел, на мой взгляд, очень простое доказательство:

— Если бы мне приказали атаковать главную ставку союзников, то я сначала разработал бы соответствующий план операции, а потом попытался бы его осуществить. В последнем случае мне это возможно бы и удалось.

Репортеры быстро начали записывать каждое мое слово.

Затем дознаватель принялся интересоваться операцией по освобождению Муссолини. Один вопрос следовал за другим, и я едва успевал отвечать. Больше всего его интересовали детали воздушного десанта, а также то, почему итальянцы не стреляли. Мне пришлось ответить, что такую возможность мы учитывали. При этом дознаватели и репортеры многозначительно покачали головой.

— В 1940 году наши воздушно-десантные части провели известную лихую и блестящую операцию по высадке десанта в форте Эбен-Эмаэль[296]. Тогда ошеломленный гарнизон произвел первый выстрел лишь через три минуты. Поэтому в Италии я рассчитывал как минимум на такой же эффект. Тем более что в той местности, без сомнения, никто не ожидал десанта с воздуха. Вот теми самыми минутами замешательства мы и воспользовались.

Судя по реакции, последовавшей за моим пояснением, такой ответ дознавателей устроил.

Затем последовал вопрос, который меня сильно удивил. Однако в последующем его слово в слово задавали мне сотни раз:

— Вы верите в то, что Адольф Гитлер мертв?

— Да, я убежден, что Гитлер мертв.

— У вас есть тому доказательства? Откуда вам это известно?

На такие вопросы я, естественно, мог привести только косвенные доказательства, связанные с сообщениями по радио и основанные на предположениях о том, что Гитлер, очевидно, не хотел пережить такого исхода войны. Затем вопросы попытались задать репортеры, но капитан оборвал их, и меня снова увели.

Едва я подошел к своим товарищам, все еще стоявшим в палисаднике, как нападение на нас повторилось. Не успели мы оглянуться, как наши руки опять оказались связанными. Я ощупал свое запястье — часы снова исчезли. Мои протесты по этому поводу, которые я обратил к открытому окну, на этот раз никакой реакции не возымели. В мою спину уперлись дула двух автоматов, и меня вытолкали на дорогу, где стояла какая-то машина с включенными фарами, в свете которых нас построили в шеренгу. Была ли это та самая бронированная разведывательно-дозорная машина, на которой нас сюда привезли, в лучах яркого света мне разобрать не удалось. Мы с полкилометра шли пешком до караульного помещения, где нам разрешили усесться верхом на стулья. На мой протест относительно пут, связывавших наши руки, я смог выучить еще одно новое выражение, которое, судя по всему, у американцев было весьма распространено:

— Заткнись!

В караулке, сидя верхом на стуле, нам пришлось провести около часа. Затем нас погрузили в машину и перевезли в новое караульное помещение, походившее на зал какой-то пивной, где уже находились два человека. Несмотря на яркий свет, один солдат на широкой деревянной лавке спал сном праведника, а лежавший на красной кушетке майор, наоборот, ворочался с боку на бок. Нас троих подвели к чрезвычайно узкому деревянному брусу, водруженному вдоль стены, и заставили сесть. При этом наши руки оставались по-прежнему связанными за спиной, и мы, усаживаясь, расцарапали их себе до крови, поскольку расстояние до стенки не превышало десяти сантиметров.

Такое сидение становилось все более мучительным. Однако на любое наше движение караульный реагировал грозным жестом и окриком. Я хотел было сдвинуть со лба свою фуражку о плечо соседа, но и это оказалось под запретом. Когда же мне удалось перекинуть ногу за ногу, чтобы положить на нее голову, то караульный подлетел с такой яростью, что я думал, его хватит удар. При этом у него имелась весьма неприятная привычка держать указательный палец на спусковом крючке своего автомата, который вряд ли был поставлен на предохранитель.