Книга 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Условия жизни нередко служили плохим подспорьем в деле приготовления пищи. Люди частенько голодали так сильно, что набрасывались на сырье, но даже если всё же доводили блюда до нужной кондиции, глотали еду с жадностью наскоро, опасаясь противника. Среди последствий подобных способов приема пищи оказывались рвота, несварение, колики и диарея. Дополнительной причиной, подхлестывавшей волчий аппетит и приводившей к поспешному поглощению съестного, становился страх перед возможной кражей. «Воровство и нечестность распространились по армии, достигнув такой степени беззастенчивости, что всякий чувствовал себя в безопасности среди своих не более, чем в неприятельском окружении», – отмечал Эжен Лабом. «То и дело приходилось слышать одно и то же: “О Боже! Украли portmanteau. Стащили ранец или хлеб, или свели коня”», – вспоминала Луиза Фюзиль{712}.

Для многих, в особенности для оказавшихся самими по себе, воровство стало единственной возможностью уцелеть, кроме разве только потрошения брошенных повозок, сундуков и карманов умерших в пути. Все презирали таких отщепенцев и называли их fricoteurs, от слова fricoter, означающего стряпать нечто, поскольку их часто видели пытавшимися соорудить себе ту или иную еду прямо на обочине дороги. Если они подходили к костру в поисках хоть какого-нибудь тепла, их грубо и безжалостно гнали вон. Иногда они стояли неподалеку от сидевших у костра в надежде, по крайней мере, хоть так чуть-чуть согреться.

Многие одиночки брели к кострам русских бивуаков, чтобы сдаться. Таких находились тысячи, особенно в холодные ночи. Но надежда их на прекращение страданий скоро таяла, как дым, и судьбе таких бедолаг не позавидовал бы никто. Хотя русские официально придерживались военных правил, распространенных по всей Европе, обычно они смотрели на пленных с небрежением.

Тому есть яркие примеры. Когда горячо любимый всеми полковник Казабьянка, командир 11-го легкого пехотного полка (состоявшего частью из корсиканцев, а частью – из уроженцев Вале), попал в плен около Полоцка, захватившие его русские палец о палец не ударили для сохранения ему жизни. Когда через несколько дней он умер от ран, они вернули тело с эскортом почетного караула. Его офицер вручил французам записку от генерала Витгенштейна со словами: «Возвращаю тело отважного полковника 11-го полка, о коем мы скорбим не менее чем вы, ибо храбрец всегда заслуживает чести»{713}.[169]

С другой стороны, некоторые офицеры относились к попавшим в плен коллегам обходительно. Партизанский вожак Денис Давыдов предпринял изрядные усилия с целью отыскать и вернуть молодому вестфальскому гусарскому лейтенанту колечко, медальон и любовные письма подруги, отобранные у того при пленении казаками. Но другой лидер партизан, капитан артиллерии (впоследствии подполковник) Александр Самойлович Фигнер, с садистским наслаждением резал пленных, причем часто тогда, когда они меньше всего ожидали подобного поворота событий. Генерал Ермолов тоже не жаловал пленных, в особенности поляков, которых презирал как предателей славянского дела. После Винково он плюнул в лицо графу Платеру и напутствовал конвоировавших его казаков потчевать того только ударами плеток. Образ действий Ермолова вовсе не являлся этакой аномалией.

«Наши солдаты брали в плен некоторых французов, – отмечал молодой русский офицер, описывая Смоленское сражение, – но все поляки были жертвами мщения и презрения». Когда один офицер отчитывался после патрулирования о взятии в плен группы французских солдат, грабивших церковь, старший офицер пожурил его за то, что он вообще не перебил на месте. Потому тот пошел и приказал солдатам заколоть всех штыками{714}.

Царь лично писал Кутузову, жалуясь на донесения о злоупотреблениях в отношении пленных, и требовал обращаться со всеми захваченными солдатами противника гуманно, кормить их и одевать. Но пример, преподанный братом самого Александра, красноречивее всего говорил о том, как мало смысла имели такие послания. Генерал Уилсон ехал вместе с другими старшими офицерами следом за великим князем Константином мимо колонны пленных. Внимание его и свиты привлек один из них, по всему видно, немало отличившийся молодой офицер. Константин спросил его, не предпочел ли бы тот умереть. «Да, если надежды на спасение нет, ибо я знаю, что через несколько часов пропаду от изнурения или стану жертвой пики казака, как сотни погибших на моих глазах товарищей, не способных от холода, голода и истощения идти далее, – ответил тот. – Во Франции есть кому оплакать мою судьбу – и ради них я бы хотел вернуться. Но это невозможно, чем скорее кончатся бесчестье и страдания, тем лучше». К ужасу Уилсона, великий князь выхватил саблю и зарубил офицера{715}.

Существовал ряд предписаний, оговаривавших не только то, как надо содержать пленных, но также что и сколько им полагается получать для поддержания жизни. Однако, применительно к реалиям рассматриваемой нами кампании, буква закона была мертва. Сержант Бартоломео Бертолини, схваченный во время фуражировки накануне Бородино, не мог и поверить, что с пленными можно обращаться так, как обращались с ним и его напарниками. У них силой отобрали все, даже форму и башмаки. «Наши страдания словами точно и не описать, – рассказывал он. – Они не давали нам ни гроша, как положено пленным у цивилизованных народов, не получили мы и пайков, кои позволили бы хоть как-то прокормиться». Им велели идти, идти быстро, били и даже убивали, если кто-то выходил из строя прихватить по пути гнилой картошки или огрызок еды{716}.

Доктор Раймон Фор попал в плен под Винково. Его и других офицеров привели к Кутузову, каковой обошелся с ними по-рыцарски, – велел выдать одежду и немного денег. Такого обращения не стоило ожидать пленным из солдатских рядов, ибо их непременно обирали, раздевали и били. Но как только конвой с пленными вышел из Тарутинского лагеря в сопровождении ополченцев, то же стало происходить и с офицерами, у которых командиры ополчения отняли все полученное от Кутузова{717}.

К моменту начала отступления война приобрела более беспощадные черты, а пленные превратились в обузу: коль скоро провизии и одежды не хватало обеим сторонам, никто не хотел жертвовать ничем для них. Когда вынужденно бредущие за французами русские пленные слабели и отставали, их провожали в последний путь пулей в голову. Русские тоже не особенно церемонились с противником. В большинстве своем пленных брали казаки, первым делом не только освобождавшие их от всего ценного, но и обдиравшие с них любую годную одежду. Затем их отдавали или, когда удавалось, продавали местным крестьянам, которые получали возможность поразвлечься, мучая французов до смерти с той или иной долей садизма.