Книга На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

На это Р. легкомысленно ответил, что его занимает всего лишь один аспект — позиция театра. Потому что в письмах Попову Булгаков, конечно, называет главного карабаса, но чертов карабас в театре не работал, и самое интересное то, как складывалась судьба «Мольера» в самом БДТ…

— Да, да, — сказала Чудакова, — конечно, у нас принято валить все на одного. С этой стороны вашей историей никто не занимался. Тут много возможностей… А пока запишите, Володя: рукописный отдел Пушкинского дома, фонд триста шестьдесят девять… И мой и-мэйл тоже запишите…

Конечно, названивая Чудаковой, Р. повел себя как дилетант. Он будто забыл правила литературной науки, известные ему по любимой пушкинистике. Он не учел, что Булгаков давно стал классиком и десятки ученых защитили кандидатские и докторские, выпустили множество книг, создав серьезное научное булгаковедение. Ну, что бы ему заглянуть в «Жизнеописание Михаила Булгакова», выпущенное той же Мариэттой Омаровной еще в 1988 году? Или в исследования и материалы Пушкинского дома «Творчество Михаила Булгакова» в трех томах, появившиеся в начале 90-х?..

Нет, он снова вел себя как артист, встревоженный встречей с давними событиями, случившимися в его театре. И эта новая неумелость, желание заново и будто впервые открыть то, что, может быть, давно открыто и никакой тайны не составляет, толкали его по окольному пути. Ведомый лихорадкой неофита, Р. доверялся одной интуиции, ища людей, а не книг, и, может быть, был отчасти прав…

— Сережа, ты знаешь, что у твоего «Мольера» в БДТ была предыстория? — спросил артист Р. артиста Ю., то есть Юрского.

— Во МХАТе — знаю, — сказал он.

— Нет, не во МХАТе, а в БДТ!..

— Ах, да… Но это потом… Тогда, в 73-м, когда начали репетировать, мы, конечно, ничего не знали…

— А кто, по-твоему, мог бы играть Мольера в БДТ в 31-м году?..

— Может быть, Лаврентьев?.. По-моему, он похож…

— Нет, представь себе, в распределении Монахов…

— Монахов?.. Это странно…

— А Бутон — Софронов.

— Софронов?.. Но он же не комик!..

— А вот Людовик — как раз комик, Кровицкий…

— Но, Володя, это какое-то дикое распределение!.. Кровицкий должен был играть Бутона, я его хорошо знал…

— А кого же тогда Софронов?

— Может быть, Лагранжа?.. Хотя лучше Миши Данилова я в этой роли вообще никого не видел…

— Тогда получается, что Людовик достается Монахову? — спросил Р.

— Да, Людовик — Монахову, — уверенно подтвердил Ю.

Мы любим эту игру — раздавать роли, не считаясь со временем, строить воображаемый театр, исходя из того, что смерти нет…

Они помолчали, и Юрский сказал:

— Я же с ними работал, я их застал: и Софронова, и Ларикова… А Казико и Грановская выходили в «Горе от ума»…

— Понимаешь, Сережа, — сказал Р., — был договор, художник начал работать над макетом, есть переписка Булгакова с БДТ, он очень надеялся на постановку, и все рухнуло… Получается, что твой спектакль исправлял историческую несправедливость по отношению к Булгакову… Так же как «Роза и крест» — по отношению к Блоку…

— А знаешь, Володя, я ведь репетировал «Розу и крест» в институте с Макарьевым.

— Правда?.. Это интересно…

— Но я чурался Блока, а Макарьев хотел…

— Сережа, в этом смысле отдаю предпочтение Макарьеву!..

— Володя, я всегда отдам ему предпочтение!..

Спектакль начинался с того, что Юрский в костюме Мольера выходил перед занавесом и, стуча в пол высоким жезлом, требовал тишины…

Напомню себе и читателю: в 1931 году Михаилу Афанасьевичу снова худо и некуда деться, всё запретили, в том числе «Кабалу святош», первые экземпляры которой напечатала Елена Сергеевна. Принесла свой ундервуд в квартиру Булгаковых на Пироговке и напечатала. Тогда их роман был в расцвете.

А теперь они расстались…

«Несчастье случилось 25.II.31 года. А решили пожениться в начале сентября 1932 года» , — записал он на последнем листе парижского издания «Белой гвардии». «Несчастье» — временный разрыв…

Стало быть, вся история отношений Булгакова с Большим драматическим театром приходится на время, когда Михаил Афанасьевич с Еленой Сергеевной в разлуке…

Она за него волнуется…

Ему плохо, и он сочиняет новое письмо Сталину.

Первое было написано еще в 1930 году, тогда и состоялся известный телефонный разговор и поступление Булгакова во МХАТ.

«Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Около полутора лет прошло с тех пор, как я замолк. Теперь, когда я чувствую себя очень тяжело больным, мне хочется просить Вас стать моим первым читателем… [начало 1931 г.]

С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен…

На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя …» [30 мая 1931 г.] [4].

2

У Миши Данилова не было трудностей в работе над ролью Лагранжа.

Он относился к Юрскому с той же любовью, что Лагранж к Мольеру, и привнес в спектакль свою личную тему.

Никто не смел сказать ничего дурного про Юрского.

Никто не смел его критиковать в присутствии Миши. Даже если эта критика носила частный и узкий характер. Мол, вчера в самом начале первого акта у Сережи вышло не совсем так, как позавчера, то есть позавчера в этом месте было на две копейки лучше, а сегодня на копейку хуже. И все!.. И Миша с этим критиканом перестает здороваться. И начинает шпынять его по любому поводу. И долго не прощает…

По словам дружившего с Мишей Рюрика Кружнова, Данилов был человеком ригористическим, не лишенным воспитательных и даже назидательных свойств. И если он даже и видел какие-то просчеты или ошибки своего кумира, Миша не считал возможным их обсуждать.

Он старался промолчать или отойти в сторону.

Или перевести разговор на другую тему.

Он мог проявить настоящую жестокость по отношению к оппонентам или, не дай бог, недоброжелателям Юрского.

Это была настоящая дружба и настоящая верность.

Выходило полное совпадение или даже слияние с ролью Лагранжа.

Если он что-то и скрывал о кумире, то скрывал идейно и убежденно…

Серебряный бокал на высокой ножке — реквизит королевской сцены — Данилов мастерил дома и сделал так тщательно, что никто не замечал его бутафорской сущности: настоящий бокал, самый настоящий…