Книга Дочь Империи - Раймонд Фейст

Зато Имперский Стратег, по-видимому, искренне забавлялся всем этим. Заговоры и поражения соперничающих кланов доставляли ему не меньше удовольствия, чем празднества в честь дня его рождения, тем более что намеченные на сегодня увеселения из-за похорон Папевайо откладывались на завтра. Пока внимание гостеприимного хозяина, властителя Минванаби, сосредоточено на Маре из Акомы, Альмеко мог быть уверен, что Джингу не готовится к переодеванию в белые с золотом одежды… по крайней мере на этой неделе.

Хотя большинство гостей в чинной процессии хранили подобающее случаю безмолвие, Альмеко нашептывал на ухо Джингу шутливые замечания. Это ставило властителя Минванаби — с точки зрения этикета — в весьма щекотливое положение. Как ему следовало держаться? Сохранять серьезность, приличествующую скорбному характеру церемонии, или уступить игривому настроению почетного гостя и улыбаться его шуткам? А ведь эти шутки, по всей вероятности, и преподносились именно для того, чтобы смутить властителя необходимостью такого выбора.

Но Маре — в отличие от Имперского Стратега — не доставляло никакого удовлетворения неудобное положение, в котором оказался Джингу. Впереди, за причалами, виднелся узкий песчаный мыс, и там возвышался погребальный костер для того, кто был командиром авангарда Акомы.

Он лежал в парадных доспехах, с мечом на груди. Руки, сложенные поверх клинка, были связаны в запястьях алым шнурком, означающим господство смерти над плотью. На некотором расстоянии от костра застыди в строю пятьдесят воинов из кортежа Акомы. Им позволили присутствовать на похоронах, чтобы почтить тень покинувшего их командира; кроме того, из их числа Маре надлежало выбрать преемника Папевайо — воина, который будет неотлучно находиться при ней как почетный страж до конца празднества в честь Имперского Стратега. Она едва не споткнулась. Мысль о том, что на месте Вайо может быть другой, причиняла невыносимую боль, но нельзя было поддаваться слабости. Следующий ее шаг был тверд, и выбор сделан. Плащ почетного стража должен надеть Аракаси: чтобы противостоять угрозе Минванаби, ей понадобятся любые сведения, которые он сможет собрать.

Мара шагнула к костру. Она опустила красный тростник, и гости расположились на ритуальной площадке, образовав круг, в котором были оставлены небольшие проходы с востока и запада. Ровные ряды воинов Акомы застыли в изголовье; меч у каждого был обращен вниз, в землю, символизируя смерть воина.

Бой барабанов прекратился, и в наступившей тишине Мара начала поминальную речь:

— Мы собрались для того, чтобы почтить память Папевайо, сына Папендайо, внука Келсаи. Пусть знают все, стоящие здесь, что звание командира авангарда Акомы он заслужил многими подвигами.

Мара передохнула и обратилась лицом к востоку, где в небольшом проходе стоял облаченный в белые одежды жрец Чококана. На нем были широкие браслеты, сплетенные из тайзовой соломки; его присутствие символизировало жизнь. Властительница Акомы поклонилась, воздавая дань почитания этому богу, а затем приступила к изложению достойных упоминания деяний Папевайо начиная с первого дня его клятвы у натами — священного камня Акомы. Во время этого перечисления жрец сбросил мантию и предстал нагим, если не считать священных символов его служения. Ритуальным танцем он выразил почтение к сильному и доблестному воину, который сейчас лежал на погребальном костре.

Перечень заслуг Папевайо был длинным. Задолго до того как этот список подошел к концу, Маре уже приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не позволить скорби вырваться наружу. Говорить было трудно, она запиналась, но гости не проявляли ни беспокойства, ни скуки. Жизнь, смерть и завоевание славы — таковы были, согласно кодексу чести, основные слагаемые цуранского взгляда на мир. Дела и подвиги именно этого слуги Акомы производили внушительное впечатление. Соперничество, ненависть и даже кровавые междоусобицы не простирались за пределы, очерченные смертью, и все то время, пока длился ритуальный танец, властитель Минванаби и все знатные гости в молчании отдавали должное славе покойного.

Но никакая воинская доблесть не обеспечивает бессмертия. Наконец Мара дошла до ночи, когда клинок вора прервал этот блестящий жизненный путь. Жрец Чококана замер перед костром в земном поклоне, а властительница Акомы повернулась на запад, где в таком же небольшом проходе стоял жрец, облаченный в красное. Мара поклонилась посланцу Красного Бога, и жрец, посвятивший себя служению богу смерти, сбросил плащ.

На нем была маска в виде красного черепа, так как ни один смертный не должен знать лицо смерти, пока не наступит его час приветствовать Красного Бога Туракаму. Кожа жреца также была окрашена в алый цвет, а широкие браслеты сплетены из змеиной кожи. Снова властительница возвысила голос. И поскольку теперь жизнь Мары напрямую зависела от ее способности участвовать в Великой Игре, она заставила себя довести речь до конца и выполнила это с безупречным самообладанием. Звенящим голосом она описала смерть воина и с истинно цуранским пониманием законов театра и церемониала завершила этот хвалебный гимн в честь Папевайо.

Жрец бога смерти воплощал в движениях смерть воина, прославляя его смелость, славу и честь, которые сохранятся в памяти. Завершив пантомиму, он черным ножом разрезал алый шнурок, связывавший запястья Папевайо. Время плоти ушло, и следовало освободить от уз душу для ее перехода в царство смерти.

Мара проглотила комок в горле, но ее глаза оставались сухими, а взгляд твердым. От жреца Туракаму она приняла факел, который до этого горел у основания погребального костра. Молча подняла она факел к небу, вознося молитву Лашиме, богине Внутреннего Света. Теперь настало время назвать преемника Папевайо — человека, который примет на себя его обязанности, с тем чтобы душу умершего не тяготил долг перед смертными. В печали прошествовала Мара к изголовью костра и дрожащими пальцами прикрепила тростниковый стебель к шлему воина. Затем отстегнула офицерский плюмаж и обернулась к застывшим рядам солдат Акомы, замыкавшим кольцо с севера.

— Аракаси, — позвала она, и хотя это было произнесено почти шепотом, мастер тайного знания услышал свое имя.

Он вышел вперед и склонился в поклоне.

— Молю богов, чтобы мой выбор оказался мудрым, — тихо сказала Мара, передавая в его руки факел и плюмаж.

Аракаси выпрямился и пристально взглянул на нее темными загадочными глазами, а потом повернулся и громко выкрикнул имя своего товарища по оружию, Папевайо. Жрец Чококана снова вошел в круг, держа тростниковую клетку с белой птицей тирик, символом духовного возрождения. Языки пламени коснулись поленьев, уложенных под мускулистым телом Папевайо, и жрец ножом рассек тростниковые стенки клетки. Мара смотрела, и глаза ее затуманились, когда белая птица взмыла в небо и исчезла в пелене дождя.

Огонь шипел, дерево трещало и влажно чадило. Из уважения к покойному гости постояли еще некоторое время, а затем потянулись назад, к господскому дому. Мара осталась вместе со своими пятьюдесятью воинами и новым почетным стражем, ожидая, когда догорит костер и жрецы Чококана и Туракаму соберут пепел Папевайо. Пепел запечатают в урну и захоронят в Акоме, под стеной, окружающей Поляну Созерцания, — последняя из заслуженных им почестей. На время Мара осталась наедине с Аракаси, вдали от испытующих глаз гостей.