Книга 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Сорокина эта новость не тронула, но по инерции он спросил:

– И как? Он в Харбине?

– Нет! Куда ж ему в Харбин, тут его мигом схомутают. Говорят, к сыну убиенного японцами Чжан Цзолиня приехал, к молодому маршалу Чжан Сюэляну, в Мукден, тот, мол, современный и зла не помнит!

– Чёрт с ним! – выдохнул Сорокин. – Они все на одно лицо!

– Это верно! – сказал Мироныч. Они сбежали по лестнице, сели в коляску, и Мироныч хлестнул лошадь.

Не доезжая квартал, Мироныч вдруг затормозил.

– Здесь встанем, светиться ни к чему! Да вот, Капитоныч, пока ты дома сидел, я тут, – он показал на управление, – по кабинетам пошастал, вот чего нашёл. – Мироныч вынул из кармана сложенный лист бумаги. – Ты… у тебя пистолета, случаем, нет?

– Нет. – Сорокин удивился. – Зачем?

– И вправду што незачем! Ты встань под фонарь, прочитай пока. – И он подал Сорокину бумагу, ту, что вытащил из кармана.

Сорокин взял бумагу и встал под фонарь. На листе был большой машинописный текст, а вверху в правом углу напечатано: «Для газеты «Харбинское время» (на японском языке)», и в левом – «Для газеты «Наш путь» (перевод на русский язык)». И ниже – «В оба номера – 14-го марта 1932 г.». – Вишь, как они всё подготовили! Всё заранее спланировали!

Михаил Капитонович не понял, о чём говорит Мироныч, приладился под свет фонаря, и от названия у него похолодела спина.

«Смерть советскому шпиону!»

Он посмотрел на Мироныча, тот прикуривал. Сорокин стал читать.

«7-го февраля, накануне победного взятия героическими войсками Империи Ямато Харбина, после упорных и продолжительных боёв на подступах к городу, был арестован советский резидент, работавший не только на разведку большевиков, но и на войска маршала Чан Кай-ши. Наша славная политическая полиция, по понятным причинам мы не называем имен, раскрыла гнездо коммунистического заговора, которое как паутина оплела всю Маньчжурию от Севера и до Юга, от Востока и до Запада. В нелегальную сеть коммунистической пропагандой были вовлечены сотни, если не тысячи мало что понимающих граждан и жителей Харбина и других Маньчжурских городов. Они должны были не только вербовать честных граждан и выведывать военные секреты, но и взрывать мосты, портить железную дорогу – нашу кормилицу, – организовывать коммунистические забастовки на заводах, в мастерских и на фабриках, они должны были создавать склады для оружия, портить в элеваторах зерно, а на складах продовольствие, всыпать яд в харбинский водопровод, агитировать нашу молодежь за коммунистические идеи, благодаря которым мы все лишились нашей дорогой Родины.

По понятным причинам мы не объявляем имени этого шпиона, пусть его хозяева подумают и погадают, кого они лишились, они задали задачу нам, а теперь пусть решают нашу задачу!

Смерть шпиону!

Смерть шпионам!

Смерть всем разведкам!

Да здравствует наша славная полиция!»

Сорокин дочитал, он обратил внимание, что лозунг «Смерть всем разведкам!» был зачёркнут, а рядом ясным русским почерком было написано «Дурак!», но его это даже не рассмешило, и он беспомощно посмотрел на Мироныча.

– Што я тебе могу сказать, Капитоныч, уже два раза я принёс тебе дурные вести, а ты на дату посмотри, какой подписано?

Сорокин молча заглянул ниже текста – дата стояла «13 марта 1932 года».

– Выяснять не стал, но, судя по той суете, которую я застал в конце рабочего дня, тогда её и поставили, а Номура вне себя из-за беглеца, этого Подзыри… Так что, может быть, подложил он нам свинью, этот Подзыря. Только думаю, не он тут виноват… а кто – не знаю!

– Давай в камеру к Давиду! Он жив ещё? – Час назад был ещё жив, стонал тихонько… – Веди!

– Давай! – сказал Мироныч и, кряхтя, слез с козлов. – Идём! Только тихо! Пойдём с заднего ходу, дежурный-то небось уже спит…

Они обошли здание полицейского управления, зашли через служебный подъезд, за столом, уронив голову на руки, спал дежурный, Сорокин не разобрал кто. В тихом, почти не освещённом коридоре пахло спиртным. Они спустились в подвал, здесь было совсем темно, светилось только одно окошко в двери, из-за которой слышался храп.

– Охрана! – шепнул Мироныч. – Я с тобою не пойду, пойду к Зыкову, обещал, а камера вон, по правую руку, следующая, дверь открыта, только свет не зажигай, нащупай фонарик на столе, и железками не грохай… На всё тебе пятнадцать минут, и про побег не думай, у него ни одной целой косточки нет, если ещё живой!

Сорокин шёл, держась за рукав Мироныча, и обнаружил нужную камеру только тогда, когда тот приоткрыл дверь напротив. Он тихо потянул дверь, та открылась вместе с темнотой, он закрыл дверь, и в темноте ничего не изменилось, он вытянул руки и пошёл на ощупь.

– Друг! – вдруг услышал он. – Ты кто? Друг или… – Друг, Давидушка, друг! Это я – Миша Сорокин!

– Мишя!

Сорокин кожей почувствовал, что воздух в камере стал шевелиться. Голос Давида он услышал не от стены, а как будто из середины, из центра камеры.

«Господи, неужели он висит? – ещё не понимая собственной догадки, подумал Сорокин. – Тогда где стол с фонарём?» Темнота была кромешная, он стал шевелить пальцами и нащупал мягкую, тёплую кожу.

– Давид!

Давид застонал.

– Чёрт, – выругался Сорокин, – я сделал тебе больно!

– Чёрт с ним, иди прямо, как вошёл… стол с фонарём у меня за спиной у задней стенки!

Давид говорил еле слышно, Сорокин замер, иначе он ничего бы не услышал.

– Иди! Друг! Иди!

Тут Сорокин вспомнил, что камера невелика, два шага до двери и два шага до стены, он сделал шаг вперёд и нащупал край стола. Он стал шарить по поверхности стола и лежащих на нём предметов. Это были какие-то холодные железки, и тут он нащупал что-то плоское, это был электрический фонарь. Он зажёг его и повернулся. Давид действительно висел и немного раскачивался. Пальцами ног он не доставал до пола буквально одного сантиметра, пола касалась тень его пальцев.

Сорокин подошёл к Давиду и немного сбоку посветил ему в лицо, голова Давида висела, и были закрыты глаза, он был без сознания.

«Что делать? – подумал Сорокин и стал осматривать голое тело Суламанидзе. – Дотрагиваться до него нельзя!» Он сделал шаг назад и стал смотреть. Давид висел привязанный за руки верёвкой к крюку в потолочной балке. Его плечи были неестественно узки.

«Они ему их вывернули! – понял Сорокин. Он повёл лучом фонаря вниз, грудь Давида была как будто вымазана сажей. – Жгли ему грудь!» Ноги Давида были похожи на тумбы с утолщениями в середине: «Прав был Мироныч, они раздробили ему колени, то есть его отсюда можно вытащить только на носилках, но невозможно будет пронести по лестнице, не развернёшься и обнаружат… Вынести не дадут!» Вдруг он увидел, что сквозь полуопущенные веки Давид смотрит на него.