Книга Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Хохоча и замахав руками, женщины в один голос завизжали:

— Ней! Ней! Она кареш! — И, поцеловав два пальца, посылали мне свои воздушные поцелуи.

Осень 1944 года в Курляндии стояла теплая, море штормило редко, но, пока немцы не эвакуировались со всех островов Рижского залива, рыбаки с места не двигались; они что-то делали по домам, к чему-то готовились, но в море не выходили. Боялись. Но вот мы получили сообщение: «Все советские острова в Балтийском море освобождены от немецко-фашистских захватчиков». И наши рыбаки ожили, зашевелились. У катеров и баркасов на берегу закопошились люди, на ветринах[18]заколыхались сети, невода, вентеря и прочие рыболовные снасти.

И вот в одно прекрасное утро захлопали моторы катеров, поднялись паруса баркасов, и рыбаки дружно, всем своим флотом, отчалили в открытое море, таща за собой на буксирах множество весельных лодок.

Не было их дня три.

Все эти три дня берег не пустовал ни днем ни ночью. Словно по уговору, на нем дежурили то малыши, то женщины, то глубокие старцы. И все они то тревожно, то с надеждой поглядывали в морскую даль. Но там ничего не было.

Хотя погода стояла спокойная, далеко не спокойно было на душе у жен и детей рыбаков. Это мы видели по лицам нашей хозяйки и ее подруги. Если в первый день после ухода рыбаков в море они оживленно и весело разговаривали друг с другом, спорили, смеялись, то на второй день этого уже не было. А на третий мы увидели их тихими, задумчивыми и явно чем-то встревоженными и подавленными, часто с заплаканными глазами. По поселку поползли слухи один ужаснее другого. Одни говорили, что рыбацкую флотилию потопили вернувшиеся немцы, другие — что ее не потопили, а просто целиком угнали в Германию или в Швецию; третьи говорили, что никто ее никуда не угнал, что она попала в сильное морское течение и ее унесло далеко в открытое море. Как бы то ни было, а семьи рыбаков хорошо знали: постигни их кормильцев хотя бы одно из этих бедствий, семьям придется голодать, переживать неимоверные трудности и лишения. Словно грозовая туча нависла над поселком. Тревога, как снежный ком, перекатывалась со двора на двор, обрастая все новыми и новыми кошмарами.

Дети, наслушавшись всевозможных страхов, затихли и, собираясь по закоулкам, стали сами придумывать одно бедствие страшнее другого. Однако многие из них не желали верить тому, что говорили взрослые, они яростно спорили между собой и доказывали, что их отцы и дяди никогда не поддадутся немцам и, покинув разбитые катера и баркасы, вплавь доберутся до берега.

— Мой папа, — кричал, заикаясь, Вилли, десятилетний сын нашего хозяина, — сорок километров плыл до берега, когда немцы потопили его баркас с рыбой.

— А наш папа нырнул под баркас, когда немцы по нему стреляли, а потом, когда баркас сгорел, он на доске приплыл домой, — кричали два соседских мальчишки.

Уже третий день отсутствия рыбаков клонился к вечеру. Море, затихая, готовилось спокойно уснуть, редкие его волны лениво накатывались на песчаный берег, выбрасывая пустые ракушки и прочий мусор, не воспринимаемый морем. Чайки куда-то исчезли, их крика уже давно не было слышно. Ярко светившее солнце скрылось за черные тучи, спешило тоже уйти на покой. В поселке потемнело, будто кто-то намеренно натянул на него траур. День уходил, а рыбаков все не было, и где они, что с ними — никто не знал, но и никто в поселке не сомневался: если рыбаки и погибли, это могло быть только делом рук немцев, ибо такое в прошлом уже случалось, и не раз.

Но вот, откуда ни возьмись, в воздухе появился альбатрос, за ним другой, третий — целая стая их закружилась над рыбацким поселком. Вслед за ними появились крикливые чайки с черной головкой. Весь поселок вдруг ожил, забегал, повеселел. Причины мы не видели и не понимали. Семьи рыбаков покидали свои жилища и с какой-то радостью и убежденной надеждой, перегоняя друг друга бежали к берегу. Некоторые поспешно взбирались на крыши своих домов и оттуда пристально всматривались в горизонт. На берегу собралось почти все население поселка. Заинтересовавшись этим непонятным событием, мы тоже поспешили к берегу, но, кроме повеселевших жителей, ничего там не обнаружили. Море по-прежнему лениво колыхалось, сумерки сгущались, и даже альбатросы вернулись в море, лишь черноголовые чайки продолжали кружиться над берегом, издавая временами жалобные крики. Переминаясь с ноги на ногу, вопросительно поглядывая друг на друга, мы задавались вопросом: в чем дело, почему народ сбежался на пустой берег и почти ликует без всякой к тому причины? Осматривая море в бинокль, мы ничего не видели, но жители, весело переговариваясь, смотрели туда же с уверенностью и надеждой, они явно ожидали чего-то радостного. С плоской крыши засолочного цеха наблюдало сразу несколько человек, внимательно вглядываясь в море. Вдруг кто-то из них неистово закричал:

— Белеет! Белеет!

Толпа заволновалась, надвинулась, всматриваясь... И вдруг — словно шквал пронесся! — многоголосый вопль огласил берег:

— Идут! Идут! Наши! Наши!..

Приглядевшись повнимательнее, мы тоже стали что-то различать на горизонте. И вскоре рыбацкая флотилия — в полном составе — причалила к берегу, и, судя по всему, с богатым уловом! А вместе с рыбаками вернулись альбатросы и множество горластых чаек — постоянных спутников, покровителей и предвестников рыбаков. Только теперь мы поняли причину, вызвавшую столь радостное волнение жителей! Альбатросы и чайки! Как добрые гонцы они прилетали в рыбацкий поселок, чтобы сообщить весть о благополучном возвращении, и рыбацкие семьи понимали их без слов.

Не желая стеснять радостных чувств людей, встретивших своих кормильцев после столь тягостных волнений и переживаний, мы покинули берег.

Утром зашли поздравить хозяина с благополучным возвращением. Он сидел у порога и курил свою трубку, а жена и трое старших ребят деловито и энергично трудились возле низкого деревянного чана, полного до краев мелкой, но красивой рыбешки. Будто ловкие жонглеры, они быстро действовали деревянными иглами, нанизывая уже подсоленную рыбку на длинные, метра полтора, шпагатины. Мы поздоровались со всей семьей и сердечно поздравили хозяина с удачей, спросили, что это за рыбешка. Он, с удивлением посмотрев на нас, вдруг соскочил с места и воскликнул:

— О-о-о! Разве ви не знаешь?! Салака! Ошен кароши — жирный, вкусний рыба! Мировой рынок!

Присмотревшись к рыбешке поближе, мы готовы были согласиться с хозяином, заметив, что не лишне и на вкус попробовать.

— О-о-о, это пошаллуйста, — пригласил нас на кухню хозяин.

Действительно, оказалась вкусной рыбешка, напоминала чем-то нашу керченскую хамсу, но была немножко покрупнее. Но, воздавая должное угощению, мы еще хотели расспросить, что же все-таки произошло в море, мы уже слышали, что в дело вмешались наши моряки.

— Долго вы задержались, — начали мы разговор, — уже пошли слухи — якобы вашу флотилию потопили немцы.

— Да-а-а, — протянул хозяин, он опять сидел со своей трубкой на пороге, но уже лицом к кухне, — хотели потопить, это правда, — и раз, и второй. Было так. Поделились мы на участки и высыпали сети. Поставили невода, вентеря и стали на якорь. И тут они — со стороны Мазирбе два военных катера. И стали нас обстреливать. Снаряды рвались совсем близко, но никого наших не тронуло, а близко подходить они почему-то не стали. Может, боялись встречи с вашими моряками, но мы русских не видели. Выпустили в нас десятка два снарядов и ушли. Мы решили снимать сети и уходить домой, знали: не отстанут. Но рыба только начала ход, жалко было упускать такой момент, давно уже не видели хорошего улова. Остались.