Книга Маледикт - Лейн Робинс

Он предал тебя, ликовала Ани. Ты знаешь, что он предал тебя. Отрекся ради амбиций и золотого трона. Отдай мне свое будущее. Я обрушу на них их же город.

Янус никогда не пойдет против него — Маледикт держался за свою уверенность цепко, как прежде за кирпичную стену дворца. Янус любил его больше всего на свете.

Янус взял меч у ближайшего гвардейца и шагнул вперед. В его лице, белом, как у мраморных статуй, украшающих залы короля, читалась решимость.

Но не она, и не меч заронили семя сомнения в душу Маледикта — а тягучее, навязчивое воспоминание о том, как Янус ждал его появления, чтобы убить младенца. О том, как он задумал использовать божественную силу, причем выбрал божество безумное, способное решиться на все. И еще Маледикта смутил один простой факт: рана Януса была забинтована, он переоделся в свежую рубашку. Значит, пока Маледикт спасался бегством, Янус принаряжался для торжественного момента.

— Ани, — обратил Маледикт к небу хриплую молитву, задыхаясь от боли. — Ани.

Словно тысячи иголок вонзились в его кожу. Руки Маледикта задрожали, меч с лязгом упал на черепицу. Маледикт чувствовал его — резкий запах пробивающихся новых перьев, освобождающих Ани. Дворец под ногами содрогнулся — словно проснувшийся зверь, словно лошадь, смахивающая надоедливую муху; крылья расправились.

Гвардейцы пошатнулись, глядя на Маледикта обезумевшими глазами. Двое из Особых кинулись к люку и исчезли в нем.

— Нет, — проговорил Янус, поворачивая меч в руке.

— Сэр, король желает допросить его, — предупредил гвардеец.

— И подвергнуть опасности весь дворец? — резко возразил Янус. — А если потолок упадет и погребет под собой его сына? — Со змеиной стремительностью он нанес удар.

Маледикт увернулся — для этого пришлось упасть и откатиться. Он постепенно отступал от Януса, изо всех сил подгоняя Ани с Ее превращением, с его исчезновением.

Едва ощутимо сознания Маледикта коснулась мысль, и он замер, потрясенный: ведь Джилли ждет его. Джилли. Ани издала истошный вопль, грачи бросились на ряды гвардейцев, ослепляя и сея хаос.

— Мэл, — проговорил Янус. — Мэл… — В его голосе звучало то ли предупреждение, то ли мольба — Маледикт не понимал. Он знал лишь, что его любовник пришел за ним с мечом, что внутри бушевала Ани, и что единственный крошечный островок спокойствия в его душе взывал к Джилли. А потом весь разум затмило черное явление Ани, обездвижившее Маледикта: Она старалась завладеть его телом, заставить повиноваться Своей воле.

Лунный свет сверкнул на клинке Януса, когда он замахнулся и сделал выпад. Отчаяние заставило Маледикта вырваться из когтей Ани. Рука его взметнулась, отводя меч в сторону от нежной плоти; из ладони, которой он схватился за лезвие, хлынула кровь. Клинок отодвинулся всего лишь на какой-то дюйм — этого было недостаточно.

Меч погрузился в его плоть с легкостью, словно сроднился с ней. Скользкий жар проник в самое сердце и уютно там устроился.

В глазах Януса мелькнуло безумие, рот безвольно открылся, как будто он сам не верил, что был способен сделать то, что только что сделал. Лезвие скользнуло прочь, хотя Маледикт цеплялся за него, стараясь не выпустить. Кровь брызнула на чистую рубашку Януса, попала на лицо и в рот. Он вздрогнул и закрыл глаза. Маледикт, все еще стоя на ногах, почувствовал, как тело его становится непослушным и каким-то далеким. Он смотрел, как Янус насухо вытер лезвие рукой, согнал кровь на черепицу. Лица гвардейцев казались отупевшими от потрясения, как будто они не больше самого Маледикта верили в то, что его можно убить.

— Ани, — выдохнул он.

Ани заполнила собой рану. Она поняла: рана смертельная. Ани пронзительно закричала, рассредоточивая свое растущее могущество, чтобы опередить смерть Маледикта. Черепица разверзлась, выпуская ворон, и гвардейцы принялись слепо размахивать мечами в пурге черных крыльев.

При виде воронов грачи с криками взмыли в небо. Но могущество Ани в этом мире ослабевало, и птицы медленно превращались обратно в камни, едва соприкоснувшись со сталью. Маледикт смотрел на происходящее, оползая вниз по парапету; наконец он плавно соскользнул на горизонтальную поверхность.

Янус опустился на колени, рукой закрыл рану Маледикта.

— Мэл…

— Я бы не стал… — прошептал Маледикт. Кровь выступила у него на губах. — Ты не должен был… Зачем? — Ему не хватало воздуха; он смотрел, как на глаза Януса наворачиваются слезы. Они злили Маледикта, но крови оставалось слишком мало, чтобы зажечь прежнее пламя; да, слишком мало. И она все растекалась по его рубашке, по рукам Януса, по черепице.

— Тише, — прошептал Янус и прижал Маледикта к себе. От этого рана вспыхнула болью, и Маледикт застонал, уткнувшись лицом в плечо Янусу. — Вот, выпей, — проговорил Янус, протягивая маленький пузырек. — Пожалуйста. Это облегчит боль.

Маледикт послушно открыл рот и позволил жидкости струйкой устремиться в горло. Янус принялся растирать ему шею, заставляя проглотить настойку. Боль превратилась в онемение. Облегчит боль, неотчетливо подумал Маледикт, когда его будут вешать. Последний дар любовника — дар забытья перед лицом медленной смерти. Маледикт закрыл глаза, приветствуя его.

43

Из оцепенения, дарованного «Похвальным», Джилли вырвал шепот.

— Ты видишь тех птиц? — спросила одна шлюха.

— А ты слышала, как звонят колокола? — вопросом на вопрос ответила другая.

Теперь и Джилли слышал все — как бы сквозь туман; слышал гулкий звон дворцового колокола. Он вздохнул и закашлялся, потом попытался встать. Что-то тяжелое и прохладное соскользнуло с его колен. Он рассеянно поднял предмет и заковылял к окну. Женщины вскрикнули, когда он привалился к раме рядом с ними.

Грачи обезумели; они беспорядочно, бездумно носились по небу над городом искрами черной ночи, задержавшейся до зари. Мирабель прошептала когда-то, что грачи следуют за Маледиктом. А теперь они кружили безо всякой цели, не зная пути и направления, и Джилли почувствовал, как их ужас и растерянность передаются ему. Он знал без слов, без слухов, что грачам больше не за кем следовать.

Его пальцы сомкнулись вокруг предмета, что лежал на кровати рядом с ним. Раскрыв ладонь, Джилли увидел часы с выгравированными на них кораблями. От отчаяния у него перехватило дыхание.

* * *

Янус крался по коридорам дворца; каждый, кто встречал его, старался посторониться. Янус не винил ни придворных, ни лакеев. Он знал свой нрав, знал, каким бывает даже в лучшие дни; а сейчас наступил совсем иной момент. Те придворные, что не боялись вспышек Янусова гнева, гадали, каким станет его положение теперь, когда его любовник убил младенца-графа.

Янус вдруг запаниковал, так что даже дышать стало трудно. А если он ошибся? Если неверно все рассчитал? По сравнению с этим страхом опасение, что Арис решит обвинить Януса в смерти Аурона, сделалось ничтожным: даже если расчет окажется верен, через несколько часов тело Маледикта вывесят на оружейной башне.