Книга Записки еврея - Григорий Исаакович Богров

какъ деревянная и когда я пробовалъ ступить ею, такъ болѣла, что я невольно падалъ. Проклиная меня, онъ оставилъ меня одного, погнавъ стадо домой. Я лежалъ полуубитый, растерзанный, съ закрытыми глазами и горько рыдалъ. Мнѣ показалось, что кто-то гладитъ меня ко головѣ и плачетъ вмѣстѣ со мною. Я съ усиліемъ открылъ глаза. Возлѣ меня, на землѣ, положа руку на мой лобъ, сидѣлъ Беня и горько плакалъ. Я отшатнулся отъ него какъ отъ змѣи.

— Прочь отъ меня! прошепталъ я. — За что ты меня погубилъ? Что я тебѣ сдѣлалъ?

— Не тебѣ, Ерухимко, хотѣлъ я повредить, ты мальчикъ добрый, а подлецу Лейбѣ, отдающему собакамъ то, о чемъ просятъ у него братъ.

— Какой ты намъ братъ! замѣтилъ я и отвернулся.

Пришелъ хозяинъ еще съ однимъ мужикомъ и потащили меня домой. Хозяинъ былъ разстроенъ, угрюмъ и молчалъ во всю дорогу. Меня положили въ хлѣву на соломѣ. Черезъ часъ хозяинъ привелъ какого-то отставнаго солдата коновала. Солдатъ ощупывалъ и вытягивалъ мою ногу, причиняя мнѣ нестерпимую боль, и наконецъ рѣшилъ, что перелома нѣтъ, а только сильный вывихъ.

Я валялся долго, пока выздоровѣлъ и началъ ходить, нѣсколько прихрамывая. Во все время моей лежачки, старуха приносила мнѣ два раза на день какіе-то помои, крохи и объѣдки и при этомъ всегда обзывала меня лѣшимъ и ублюдкомъ, и никакъ не могла простить мнѣ выпитаго тайкомъ молока.

Когда я совсѣмъ выздоровѣлъ, — наступила уже осень, а за нею потянулась суровая, страшно-холодная зима. Осень и зима посвящались моимъ хозяиномъ лѣсному промыслу. Онъ рубилъ тонкій и строевой лѣсъ и по санной дорогѣ свозилъ въ свой просторный дворъ, откуда, въ началѣ весны, при полноводіи рѣки, сплавлялъ въ городъ. Къ этому лѣсному промыслу хозяинъ началъ употреблять меня. Въ то время, когда онъ подрубливалъ толстыя высокія деревья, я собиралъ валежникъ и рубилъ молодыя, тонкія деревья. Работа эта начиналась съ самаго ранняго утра и оканчивалась позднимъ вечеромъ. Питались мы съ хозяиномъ однимъ хлѣбомъ и солью, а изрѣдка соленою, сухою и тягучею, какъ подошва, рыбою. Хозяину было тепло: онъ былъ одѣтъ въ двухъ кожухахъ, а я какъ собака мерзъ и дрогъ въ своемъ казенномъ полушубкѣ, совсѣмъ оплѣшивѣвшемъ и въ дырявой шинелишкѣ. Особенно зябли ноги, не смотря на постоянное мое постукиваніе и припрыгиваніе. За то, возвращаясь вечеромъ въ жарко натопленную избу, похлѣбавъ горячей барды съ хлѣбомъ и уложившись у печки, я чувствовалъ себя невыразимо хорошо и засыпалъ сладкимъ сномъ. Меня не били и почти не ругали. Хозяинъ былъ доволенъ моимъ усердіемъ. Все шло какъ нельзя лучше, когда со мною приключилась новая бѣда.

Хозяинъ имѣлъ привычку очень толстыя, высокія деревья не сваливать совсѣмъ, а дѣлать въ самомъ низу ствола глубокую надрубку и такъ оставлять. Первый сильный вѣтеръ или вьюга валили надрубленныя деревья безъ помощи человѣческой силы. Такихъ деревьевъ съ надрубками было въ лѣсу множество. Разъ случилось, что хозяинъ, отправившійся куда-то изъ дому, нарядилъ меня въ лѣсъ одного, приказавъ къ вечеру привезть валежнику для домашняго обихода. Утро было безвѣтренное, тихое, солнце ярко свѣтило. Мнѣ предстояла тяжелая работа, но я былъ веселъ. При мысли, что я не буду цѣлый день понукаемъ хозяиномъ, буду работать, отдыхать и грызть свой черствый паекъ на свободѣ, я обрадовался до того, что запѣлъ веселую еврейскую пѣсенку, какъ-то сохранившуюся въ моей памяти. Меринъ, казалось, сочувствовалъ моему настроенію духа и съ усердіемъ взбирался на крутую гору, весело мотая головою. Предъ нимъ, лая и ежеминутно озираясь и завертывая въ сторожу, прыгалъ косматый, любимый мой песъ, Куцъ, который всегда сопровождалъ меня въ лѣсъ, и съ которымъ я охотно дѣлилъ свою порцію хлѣба. Забравшись въ глубину безлиственнаго лѣса, я отпрегъ мерина, привязалъ его къ розвальнямъ, наполненнымъ сѣномъ и принялся за, работу, напѣвая во все горло. Проработавъ такимъ образомъ безъ роздыха нѣсколько часовъ и собравъ цѣлую кучу валежника, я съ аппетитомъ поѣлъ и улегся въ сани, чтобы немного отдохнуть, зарывшись въ сѣно. Торопиться было не къ чему. Я зналъ, что если возвращусь раньше урочнаго часа, мнѣ зададутъ новую работу, а потому мѣтилъ подогнать время своего возвращенія какъ разъ къ заходу солнца, чтобы свободно завалиться на ночь у любимой печки. Мой косматый другъ взобрался во мнѣ на ноги и пріятно ихъ согрѣвалъ. Мы оба — я и Куцъ — какъ видно, крѣпко заснули. Меня пробудилъ меринъ, порывавшійся освободиться отъ привязи, сильно дергая розвальни, къ которымъ онъ быль привязанъ. Когда я выкарабкался изъ подъ сѣна, я, къ крайнему испугу своему, увидѣлъ, что солнце близится уже въ закату. Оно тускло свѣтило, укутанное въ какія-то сѣрыя, туманныя тучи. Погода разыгралась. Рѣзкій, порывистый, холодный вѣтеръ неистово ревѣлъ въ лѣсу и сильно шаталъ деревья. Мелкій снѣгъ цѣлыми массами валилъ сверху и, направляемый вкось вьюгою, больно хлесталъ въ лицо и залѣплялъ глаза. Меринъ, побуждаемый холодомъ, вѣтромъ и хлесткимъ снѣгомъ, упирался передними ногами и подавался назадъ, съ видимымъ намѣреніемъ разорвать недоуздокъ, удерживавшій его у саней. Я встревожился. Мнѣ предстояло еще нагрузить сани валежникомъ и добраться заблаговременно домой. Я заторопился надъ свѣтлою работою, а вѣтеръ и вьюга съ каждой минутой крѣпчали. Все страшнѣе и сильнѣе ревѣло въ лѣсу, солнце все тусклѣе и тусклѣе свѣтило, и наконецъ совсѣмъ скрылось. Моя работа близилась уже къ концу, какъ вдругъ, когда я нагнулся подъ одно толстое высокое дерево, чтобы подобрать валежникъ, надъ самыхъ моимъ ухомъ раздался страшный трескъ. Въ туже минуту на меня навалилось упавшее дерево всей своей тяжестью и придавило меня къ землѣ. къ счастью моему, снѣгъ былъ глубокъ и рыхлъ: дерево, упавшее поперегъ моего крестца, глубоко вдавило меня въ снѣгъ, но, зацѣпившись своей верхней частью за что-то, не раздавило меня какъ букашку разомъ. Однакожъ, ничтожная частица тяжести, доставшаяся на мою долю, была болѣе чѣмъ достаточна для того, чтобы ошеломить меня. Я лежалъ подъ бревномъ лицомъ внизъ, глаза, носъ и уши были залѣплены снѣгомъ, въ спинѣ я чувствовалъ какую-то тупую боль. Я попробовалъ выкарабкаться изъ подъ бревна, но всѣ моя усилія оказались напрасными: я только барахтался руками и ногами, но не подвигался ни на волосъ впередъ. Свистъ разсвирѣпѣвшей вьюги заглушалъ мой дѣтскій голосъ до того, что еслибы помощь была отъ меня въ десяти шагахъ, то и тогда мой крикъ никакой пользы не принесъ бы мнѣ. Одинъ песъ услышалъ меня и прибѣжалъ, издавая короткій лай. Онъ понялъ мое страшное положеніе и суетился, визжа, лая, облизывая и обнюхивая мое лицо. Потерявъ голосъ и не имѣя болѣе силъ барахтаться, я притихъ. Вскорѣ