Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

не было о том, что семья ле Бон беспокоится об Анне-Марии или испытывает какие-либо трудности. Если у тебя есть клочок земли и лавчонка, тебе всегда и везде будет хватать на сидр и красное вино. Анна читала эти лаконичные фразы, и в душе ее рос глухой протест. Значит, они ничего не знают о том, что творится в долине Вислы? О расстрелах, арестах, облавах? И их не волнует, что немцы уже приближаются к Ленинграду, Москве, Ростову? Им нет дела до того, что произойдет на востоке, и совершенно не интересует судьба «этих славян», подвергнутых жестоким испытаниям войной?

Анна училась ненормальное считать обычным, хотя и преходящим, временным, как «временными» были для варшавян немцы, прогуливающиеся по тротуарам или подкованными сапогами отбивающие шаг по мостовым города. «Псевдожизнь» становилась все более реальной, единственно возможной, незаменимой. На бретонской ферме бабка ле Бон жарила хрустящие блинчики, вблизи от берега, у маяка, покачивались на волнах лодки с красными парусами, а дальше простирался океан, по которому плыли конвои судов, атакуемые самолетами люфтваффе. И тем не менее в бассейне порта Пулиган, как и прежде, копошились, шуршали, бешено били хвостами омары и серые лангусты. Точно так же в Варшаве метались, попав в сеть облавы, пассажиры трамваев, прохожие, задержанные патрулями, увозимые в переполненных тесных фургонах на Скарышевскую, где происходил отбор перед отправкой на работы в рейх. В это же время в тылу восточного фронта шла кровавая расправа с жителями захваченных городов и сел, трещал огонь пожаров, день и ночь гремели орудия. В ноябре ефрейтор, повторяющий путь Наполеона, смог осуществить заветную мечту: увидеть невооруженным глазом купола церквей Москвы и Ленинграда и крыши домов обеих столиц великого государства. Было еще только начало ноября, и Гитлер намеревался закончить военные действия на этом — уже последнем — участке европейского фронта до наступления морозной зимы.

В один из дождливых осенних вечеров, вскоре после начала комендантского часа, пани Алина резко постучала в дверь комнаты Анны и Адама и, против обыкновения, вошла, не дожидаясь ответа.

— Бегите! Немцы раскрыли конспиративную явку в одной из читален на Жолибоже. Мне сообщили, что сегодня будет устроен обыск во всех библиотеках одновременно.

Одеться и запихнуть в чемодан вещи Адама было делом одной минуты, платья Анны могли остаться у Алины как ее собственные. Но если бежать, то куда и как? Разумеется, на Хожую! Но в это время ворота там уже заперты, да и здесь немцы появятся со стороны улицы.

Пани Алина трясущимися руками застилала тахту, снимала с полок книги и разбрасывала их по столу.

— Скажу, что вы уехали в деревню, а я здесь подклеиваю разорванные страницы, работаю до поздней ночи. Ничего лучше не придумаешь. Выйдите через кухню на черный ход и попробуйте спрятаться на чердаке. Ключ, где же ключ? Ах да, на полке в ванной. Возьмите спички, одеяло… Так, теперь все, уходите же, скорее, скорее!

Анна, оказавшись на лестнице за кухонной дверью, вспомнила ту ночь два года назад, когда Леонтина сунула ей в руку коробок спичек и они с Новицкой тоже бежали по черной лестнице, только не вверх, а вниз.

Наконец они с Адамом поднялись на пятый этаж. Вот и чердачная дверь. Ключ застрял в замке, Анна никак не могла его повернуть. Адам помог ей и толкнул дверь, которая протяжно и громко заскрипела. Они замерли. Этажом ниже кто-то выглянул на лестницу и сначала шепотом, а потом громко спросил:

— Кто там?

Тишина. Звенящая в ушах тишина.

— Оставь, — отозвался другой голос, — тебе показалось. Это ветер.

— Все наше белье наверху.

— Кто его украдет? Парадная дверь заперта. Иди, выстудишь квартиру.

Голоса затихли, но Адам не сразу отважился втолкнуть Анну на чердак и запереть дверь на ключ.

— Зажги на минуту спичку. Немцев, похоже, еще нет. Посмотрим, не найдется ли здесь какой-нибудь укромный уголок, где не очень дует.

Чердак был большой, холодный, завешанный мокрым бельем. В одном углу жильцы складывали поломанную, требующую ремонта мебель. Там стояли продавленная кушетка, старый шкаф, несколько стульев без ножек.

— Здесь, — решил Адам. — В случае чего скажем, что комендантский час застал нас на улице и пришлось…

— Не говори ерунды, — прервала его Анна. — Ведь мы прописаны здесь, на Познаньской. Пани Алина может сказать, что мы уехали к родственникам в деревню, нам же говорить нечего.

— Ты права. Но немцев в данном случае интересуют книги, читальни и библиотекарши. Зачем им обыскивать весь дом? Они приучены исполнять приказ, и только.

Во дворе было тихо. Не слышно ни шагов сторожа, ни криков немецких солдат. Все окна темные. Дом спал.

— Они могут прийти завтра днем. Давай-ка ляжем здесь, на кушетке.

Следующий вечер они провели уже у себя, на Хожей. Прописаться здесь решили после того, как немцы побывают в библиотеке, а пока выдавать себя за гостей супруги доктора, которые приходят играть в бридж. Карточная игра по ночам все больше входила в моду. После наступления комендантского часа во многих квартирах расставляли столики для карточной игры или музицировали. В других — читали письма из лагерей военнопленных, лаконичные открытки из Освенцима, обсуждали измятые записки узников Павяка. В варшавских домах днем и ночью ключом била бурная, разнообразная жизнь, хотя там было холодно и зачастую голодно.

Посвященные и непосвященные в один голос утверждали, что «улицы — немецкие», а «дома — наши». Однако дома были «нашими» лишь до тех пор, пока перед подъездом не останавливались черные «мерседесы» или более вместительные крытые фургоны. Один из них на следующий день подъехал к дому пани Алины на Познаньской. Немцы погрузили туда «трупы» книг, напечатанных на языке этих проклятых англичан, которые не позволили уничтожить свой остров ни с моря, ни с воздуха. Саму библиотекаршу спасло то, что квартира ее оказалась «чистой», а реквизированные книги не фигурировали в списке изданий, предназначенных на перемол. Если их и забрали, то лишь для того, чтобы никто не подумал, будто тревога была ложной, подозрение — ошибочным, донос — необоснованным или лживым.

Анна поначалу не хотела верить, что сейчас кто-то может писать жалобы на неугодных соседей, на неверных мужей — добровольные гнусные кляузы, диктуемые порой лишь завистью. Но Павел с сожалением и гневом подтвердил, что руководство подпольем вынуждено было внедрить в почтовое ведомство специальную группу людей, которые перехватывают и уничтожают письма разных мерзавцев, адресованные на аллею Шуха или в комиссариаты полиции. Если такие письма не были анонимными, то их авторы рано или поздно получали предупреждение — доносчикам грозил суровый приговор. Женщинам, путавшимся с немецкими солдатами, стали остригать волосы, а