Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Император отныне не мог без согласия народного представительства издавать законы. Равно и законопроект, выработанный палатами (нижней — Государственной Думой и верхней — реформированным Государственным советом), не обретал силу без утверждения монархом. Были, правда, ограничения законодательной инициативы депутатов, они касались трёх сфер — императорского дома, церковных дел и военного ведомства, здесь в качестве законодателя выступал только царь, который к тому же обладал абсолютным правом вето (впрочем, он им не злоупотреблял и применил только два раза). Вплоть до февраля 1917 г. продолжал сохраняться режим усиленной охраны или даже чрезвычайное положение в ряде губерний. Кроме того, согласно статье 87, при возникновении чрезвычайных обстоятельств в перерывах между парламентскими сессиями правительство с одобрения самодержца имело право издавать указы, приравнивавшиеся к законам. Но подобная норма имела европейский аналог — она была заимствована из австрийской конституции. Палаты ежегодно утверждали государственный бюджет, хотя многие статьи расходов — прежде всего военных — были заранее «забронированы». Народные избранники имели право потребовать от любого министра официальный ответ на свой запрос. Не менее важным, чем возникновение русского парламента, было включение в Основные законы стандартного для европейских стран, но совершенно нового для России «пакета» гражданских и политических прав — свободы вероисповедания, печати, созыва собраний, создания партий, обществ и союзов. Исчезли давние мучительные ограничения, о которых много говорилось в предыдущих главах: прекратились преследования старообрядцев, была отменена цензура (В. Н. Коковцов вспоминал, как в 1911 г. чиновники безрезультатно пытались уговорить газетчиков не писать о Распутине, получая в ответ: «Удалите этого человека в Тюмень, и мы перестанем писать о нём»), стало возможным в уведомительном порядке создавать политические партии и общественные организации. Совершилась наконец-то реформа самого правительства — возник единый Совет министров во главе с премьером. Не стоит также забывать о гражданском освобождении большинства населения страны — крестьян, которые были уравнены в правах с прочими сословиями и получили право выхода из общины.
Нетрудно найти недостатки у первого реального опыта русского конституционализма, достаточно вспомнить изменение избирательной системы в июне 1907 г. — акцию, определённо нарушавшую Основные законы. Но всё же этот эксцесс не уничтожил само народное представительство и разделение властей, страна не вернулась в недавнее прошлое. Оценка «думской монархии» — это выбор между «стакан наполовину полон» и «стакан наполовину пуст» и во многом зависит от политических взглядов самого оценивающего. Автор этих строк предпочитает в данном случае «оптимистическую» оптику и согласен с В. В. Леонтовичем, что «Манифест 17 октября и Основные Законы 23 апреля 1906 г., действительно, создали новый строй»[639]. Современный исследователь считает, что «Россия после Первой революции сразу оказалась на „среднеевропейском“ уровне по формальному распространению политических прав»[640]. Уместно здесь сослаться на мнение главного «русофоба» американской славистики: «С позиций высокоразвитых промышленных демократий русская конституция оставляла желать много лучшего. Но на фоне собственного прошлого России, в сопоставлении с пятью веками самодержавия, уложения 1906 г., конечно, знаменовали собой гигантский шаг в направлении демократического правления. Впервые правительство позволило выборным представителям народа участвовать в законотворчестве, обсуждать государственный бюджет, критиковать существующий строй и призывать к ответу министров… Такого объёма гражданских прав и свобод российская история ещё не знала»[641].
Но если в том, что политический строй России после 17 октября 1905 г. действительно стал новым этапом в её истории, трудно сомневаться, то вопрос о степени его прочности, а следовательно, и органичности для русской цивилизации вряд ли подлежит однозначному решению. Невозможно сказать с полной уверенностью: дескать, не ввяжись империя в мировую бойню — не рухнула бы и «думская монархия». Но нельзя и утверждать, что раз последняя не выдержала испытания войной, то, значит, была обречена изначально. Новая система находилась в состоянии становления, она ещё не «отвердела» и потому, конечно же, была крайне уязвима. Не зря Столыпин твердил о необходимости двадцати лет покоя. Весьма благожелательный к нашему Отечеству А. Леруа-Болье в 1907 г. полагал, что России потребуется не менее пятидесяти лет и двух-трёх поколений для окончательного перехода от абсолютизма к стабильному конституционному правлению. А «думской монархии» спокойных лет история отмерила совсем немного — в 1906–1907 гг. ещё продолжались взрывы революции, в 1914–1917-м шла война. Главное же, слишком много оставалось вполне жизнеспособных элементов старого порядка, что неудивительно — он безраздельно господствовал столетиями. И самым значимым таким элементом был сам император.
Николай II пошёл на конституционную реформу только под давлением революции, об этом недвусмысленно свидетельствует его письмо петербургскому генерал-губернатору Д. Ф. Трепову накануне издания Манифеста 17 октября: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против неё. Но поддержка в этой борьбе ниоткуда не пришла. Всякий день от нас отворачивалось всё большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное». Да, царь не поддался соблазну вернуть старый порядок после подавления революции, но психологически он не мог и не хотел сделаться конституционным монархом, продолжая воспринимать себя как «хозяина земли Русской», ответственного за неё только перед Богом (вспомним цитированное выше письмо Столыпину о еврейском вопросе). Само слово «конституция» в официальном дискурсе практически не употреблялось. Судя по ряду его высказываний, государь, вопреки духу и букве Основных законов, считал русский парламент не более чем законосовещательным учреждением. Так, в апреле 1909 г. он сказал военному министру В. А. Сухомлинову: «Я создал Думу не для того, чтобы она мне указывала, а для того, чтобы советовала». В 1909-м или 1910-м Николай обсуждал с министром юстиции И. Г. Щегловитовым и председателем Госсовета М. Г. Акимовым возможность отмены положения о том, что вотум одной из палат может лишить его возможности утвердить тот или иной закон. В 1913 г. император в письме министру внутренних дел Н. А. Маклакову возмущался тем, что Дума может отвергать законопроекты министров: «Это при отсутствии у нас конституции [так!] есть полная